В путь за косым дождём

Позже я узнал о новом американском фильме «Один в бескрайнем небе», поставленном по известной книге испытателя Бриджмена. Говорят, что он великолепно решен режиссерски: от группы людей на дне высохшего озера, где расположен испытательный аэродром базы Эдварде, в оранжевой пустыне с кактусами, как на заброшенной планете, отделяется одинокий человек в летных доспехах и шлеме, — он идет к самолету, и больше в фильме нет других актеров, только полет на огненных струях, протянувшихся за экспериментальной машиной, и даже летчик не разжимает губ, а только голос его за экраном на фоне головокружительных испытаний рассказывает всю его историю, и мы узнаем об усилиях людей, создавших это сверхвысотное чудовище... Но книга Бриджмена, несмотря на все опасности, сложилась благополучно, как и его собственная судьба: после успешной работы испытатель на свои сбережения даже открыл бар на Гавайских островах, где воевал когда-то. А фильм опять кончается трагично: у самолета плавятся крылья, и он уходит от нас под надпись: «Один в бескрайнем небе...» И превосходные натурные съемки только подчеркивают горечь судьбы летчика.

А вот другой современный советский фильм об испытателях «Им покоряется небо», — это действительно правдивый рассказ, в основном посвященный судьбе известного испытателя Гринчика, рассказ не о подвигах и неизбежном трагизме опасной профессии, а о работе. Здесь нет исключительных одиночек, гордо шествующих к небывалым рекордам. В этом фильме также есть хроникальные кадры: взлет Бахчиванджи на первом самолете с реактивным двигателем еще в 1942 году. Голос диктора сообщает, что этот летчик разобьется не сейчас, а на седьмом полете... Но это история. Это счет нелегких ступеней в небо.

* * *

Я люблю перелистывать пожелтевшие страницы старых газет, ставшие теперь такими же хрупкими, какими казались крылья первых авиаторов.

Встречаясь с летчиками или листая старые газеты, где так подробно и живо писали о первых днях авиации, я думал о том, что вызывает переходящее в потребность желание летать, такое же стойкое, как злая привычка к табаку, и что ты чувствуешь, когда тебе доступно самому сделать то легкое движение ручки, которым незаметно и почти неуловимо отделяются от земли, когда крылья уже сами рвутся на подъем, как только машина в прямом разбеге набрала скорость...

Я знаю, что летчики не любят сравнивать себя с птицами. Их отучили от этого те журналисты, которые, не видав ни разу в полете ни орла, ни пилота, слишком часто и без крайней надобности употребляют высокопарные слова.

Но я знаю, что сравнение с орлом или соколом пришло не случайно. Острый взгляд птицы, привыкшей проходить в свободном одиночестве на большой высоте, привыкшей к рекордным высотным полетам и скоростному пикированию, поражает своей пристальной сосредоточенностью, позволяющей рассчитывать расстояния, — когда после длинного свистящего крутого спуска, камнем, с шелестом сложенных крыльев за спиной, надо точно определить последние сантиметры до земли, как и летчику при посадке, и промахнувшийся по голубю сокол насмерть и сразу бьется грудью, не успевая выйти из пике. И летчики так же, как и все люди, отличаясь во многом друг от друга, сохраняют надолго одну общую им всем способность: вдруг, если надо, быстро и точно взглянуть на тебя с откровенной ясностью прицела, оценивающего расстояния и величины такими, как они есть. Пытаясь постичь их тайны, принесенные с высоты, я часто ходил к птичьим клеткам, чтобы посмотреть орлам в глаза. В неволе они сидят неподвижно и полусонно, подняв угловатые плечи и нахохлившись, не слыша ни ветра, ни шороха осенних листьев, мятущихся по дорожкам зоопарка; но если долго стоять и смотреть на них, они вдруг быстро и бестрепетно взглядывают тебе навстречу и снова отворачиваются, за долю секунды составив о тебе свое представление.

Я перелистываю книги — рассказы о птицах, написанные точно, с любовью и знанием дела.