В пути

В первое посещение этого храма, в воскресенье, Дюрталь пришел незадолго до обедни и ему удалось видеть, как входили бенедиктинки, за железным кружевом решетки. Они приблизились попарно и остановившись посреди зала, лицом обращались к алтарю, поклоняясь ему. Потом кланялись друг другу. И тянулась черная вереница женщин, в которой сияла лишь белизна повязок и брыжей, да сверкали золотистые пятна миниатюрных дароносиц, украшавших грудь, пока не показались наконец замыкавшие шествие послушницы, выделявшиеся белыми вуалями головных уборов.

Тихо заиграл в глубине вступление маленький орган, и начал обедню престарелый священник, которому помогал служка.

Понятно было изумление Дюрталя, никогда не слыхавшего, как целых тридцать голосов сливаются в единый нераздельный голос столь странного диапазона, голос сверхземной, самопроизвольно воспламеняющийся в пространстве и расстилающийся нежными извивами.

Это не имело ничего общего с ледяными, строптивыми стенаниями кармелиток, совсем не походило на выравненные, закругленные, по-детски звучавшие, бесполые голоса францисканок. Он здесь нашел иное.

На улице Глясьер сырые, хотя смягченные и утонченные молитвою, голоса все же хранили грубоватый протяжный оттенок, выдававший их народное происхождение. Ревностно очищенные, они оставались, однако, человеческими. Здесь звенела, наоборот, серафимская нежность звуков. Голос неопределенный, тщательно процеженный сквозь божественное сито, приспособленный к литургическому пению, развертывался, пламенея. Расцветал девственными букетами белоснежных звуков, угасал и в конце некоторых песнопений распускался растениями бледными, далекими, истинно ангельскими.

В такой передаче совершенно подчеркивался смысл, возносимых за обеднею молений.

Стоя за решеткой, отвечала священнику обитель.

После «Кирие Элейсон», скорбного, глухого, жесткого почти трагического, Дюрталь услышал подлинный древний напев «Слава в вышних», прозвучавший настойчивым воплем, таким любовным и суровым. Прослушал он «Верую», медленное торжественное и задумчивое, и мог убедиться, как глубоко разнятся эти песнопения от исполняемых везде в церквах. Вместо рыхлого пыла, вычурной, натянутой отделки, угловатых граненых мелодий, слишком современных окончаний, случайного аккомпанемента сочиненного для органа, он столкнулся лицом к лицу с музыкой, которая своей изысканной нервною простотой напоминала первых мастеров. Увидел подвижническую суровость ее линии, резонанс ее окраски, ее металлические отблески, выкованные варварским, чарующим искусством готических мастеров. Услышал, как трепещет под складками звуковой одежды нервная душа, невинная любовь минувших веков и открыл такой любопытный оттенок в исполнении бенедиктинок; вопли обожания, нежный рокот кончались боязливым лепетом, быстро обрывавшимся, как бы уничиженно отступавшим, смиренно пропадавшим, словно испрашивая прощения у Господа за то, что смеют его любить.

— Как хорошо, что вы направили меня туда, — сказал аббату при свидании Дюрталь.

— У меня не было выбора, — ответил, улыбнувшись, священник. — Древнее пение чтут лишь в обителях, подчиненных бенедиктинскому уставу. Его восстановил великий орден святого Бенедикта. Дом Портье сделал для церковной музыки тоже, что Геранже для литургии.

Засим сверх подлинности голосового текста и способа его исполнения, есть еще два основных условия — и они встречаются только в монастырях — чтобы воссоздать особенное бытие этих мелодий: во-первых вера, а затем понимание смысла поющихся молитв.

— Но я не думаю, чтобы бенедиктинки знали по-латыни, — перебил его Дюрталь.

— Простите, немало монахинь святого Бенедикта и даже сестры других орденов усердно изучают латынь, чтобы понимать богослужебный чин и псалмы. В этом крупное преимущество их перед певческими хорами, большей частью состоящими из ремесленников, необразованных

и чуждых благочестия, простых рабочих звука. Отнюдь не желая понижать вашего восхищения музыкальной чистотой этих монахинь, я однако замечу, что всю глубину и широту древних напевов вы постигнете, услышав их без всяких приправ, свойственных устам мужчин, но не слетающих с губ дев, хотя бы и бесполых. К сожалению, хотя в Париже есть две общины бенедиктинок, одна на улице Месье, другая в Турнефор, — но нет зато истинного мужского бенедиктинского монастыря…

— А на улице Месье они полностью следуют уставу святого Бенедикта?

— Да, но кроме обычных обетов бедности, целомудрия, безвозвратного иночества и послушания, они, в том виде, как его изложила святая, дают еще обет искупления и обожания Святого Таинства в той форме, как установила святая Мехтильда.

Среди монахинь они отличаются суровейшим образом жизни: почти не потребляют мяса, встают в два часа утра и поют заутреню часами, зиму и лето, денно и нощно сменяют друг друга пред свечею искупления и алтарем.

— Да что говорить, — продолжал помолчав аббат, — женщины и выносливее и доблестнее мужчин. Никакое мужское общежитие не могло бы выдержать такой жизни, особенно в расслабляющем воздухе Парижа и конечно погибло бы.