В пути

Чтобы рассеять искушение, еще раз ринулся к своим четкам и совершенно оцепенел. Притупилось оружие, на которое он опирался пред лицом Приснодевы, и не удалась попытка воскресить в памяти картину Мемлинга. Тщетны были все усилия. Полный отчаяния, он бессознательно одними губами шептал слова молитв.

— Моя душа изнемогает, надо дать ей отдых, надо помочь ей успокоиться. — И он бродил вокруг пруда, не зная, что предпринять. Пойти в келью? Но и в келье не удалось ему углубиться в малое славословие Пречистой, и не поняв ни звука из возглашаемых молений, Дюрталь спустился вниз и стал ходить по парку.

Да, есть от чего сойти с ума! — И грустно подумал: — И бы должен быть счастлив, молиться в мире, готовиться к завтрашнему таинству; и, однако, никогда еще не чувствовал я себя таким смятенным, таким встревоженным, столь далеким от Господа!

— Но надо кончать епитемию. В приступе тоски он чуть не махнул на все рукой, но встряхнулся и напрягшись принудил себя считать зерна.

Кончил, изнемогши до последней степени.

И сейчас же изобрел новое орудие самобичевания.

Упрекал себя, что небрежно скомкал молитвы, не пытался проникать в их смысл.

Едва не затеял снова перебрать все четки, но отшатнулся перед очевидным безумием этого самовнушения и, подавив его, через минуту мучился опять.

— Говори, что угодно, но ты все же не исполнил назначенного духовником, и права твоя совесть, упрекающая тебя в рассеянности, и недостаточном проникновении.

И воскликнул:

— Но я задыхаюсь! Немыслимо повторять эпитемию. — И в поисках выхода напал на другое ухищрение.

Десятком, сказанным ревностно и продуманно, можно заменить все те четки, которые он бормотал без разумения.

Опять попытался вновь взяться за четки, но, вымучив из себя «Отче наш», спутался и, как ни выжимал упорно «Ave», но дух его рассыпался, развеивался во все стороны.

Запнувшись, подумал: «К чему? Разве сравнится десяток с усердием произнесенных молитв с пятьюстами торопливых? И почему, наконец, десяток, а не две или три? Бессмыслица!

Его охватил гнев.

«Как нелепы такие повторения! Христос положительно воспретил твердить под видом молитв напрасные слова. И разве не бесцельно, в сущности, это моленье „Ave“?!»

— Я погиб, если не оборву нить моих мыслей и буду противиться назиданиям монаха! — И мгновенным усилием воли он отогнал накипевшее в нем возмущение.

Уединился в келью, и потянулись бесконечные часы. Дюрталь пережевывал все те же вопросы и ответы. И сам устыдился, до какой степени он поддался празднословию.

«Очевидно, — думал он, — я жертва наваждения. Если б я еще рассуждал по вопросу о причастии, пусть даже ошибочном — мои мысли все же не были бы вздорными, но это недоразумение с четками!»

Наконец, изнемогший, чувствуя себя как бы между молотом и наковальней, между двумя загадками, он, сидя на стуле, погрузился в забытье.

Дотянул так до вечерни и до ужина. После трапезы вернулся в парк. Пробудились уснувшие сомнения, и все началось снова. Опять разразилась яростная буря. Он неподвижно внимал самому себе, когда раздались чьи-то быстрые шаги, и Брюно, подойдя, сказал:

— Берегитесь, на вас устремился натиск демона! И пояснил, видя ошеломленное молчание Дюрталя:

— Да, Господь Бог иногда дарует мне наития, и я убежден, что диавол тщится сейчас ввести вас в соблазн. Что с вами?

— Я… сам не понимаю… — И Дюрталь рассказал о странной распре, которую он с утра переживает из-за четок.

— Чистейшее безумие! — воскликнул посвященный. — Приор, конечно, предписал вам десять зерен. Немыслимо прочесть целых десять четок!

— Знаю!.. И все же сомневаюсь!

— Это его неизменный образ действий, — продолжал Брюно. — Внушать человеку отвращение к указанному правилу. Обременив вас четками, диавол хотел вам сделать их ненавистными. Не скрывайте, что еще? У вас нет желания завтра причащаться?

— Правда, — отвечал Дюрталь.

— Я так и подумал, когда наблюдал вас за трапезой. О, Боже! Нечистый особенно хлопочет после обращения. Это еще пустяки, и смею уверить вас, мне случалось видеть испытания потяжелее ваших.

Взяв Дюрталя под руку, отвел его в аудиторию и исчез, попросив подождать.

Через несколько минут вошел приор.

— Брюно передал мне, что вы страдаете. По совести, что с вами?

— Нечто до такой степени глупое, что мне стыдно объяснять.

— Монах привык ничему не удивляться, — сказал с усмешкой приор.

— Так вот, я прекрасно знаю, уверен, что вы наложили на меня в течение месяца, с сегодняшнего утра ежедневно, прочитывать десять зерен, и, представьте, наперекор всякой очевидности, всякому здравому смыслу, я порываюсь убедиться, что моя знитемия — десять полных четок.

— Дайте сюда ваши четки и взгляните на эти десять зерен. Вот все, что я назначил вам, все, что от вас требуется. Значит, вы нанизали сегодня десять четок?

Дюрталь кивнул головой.

— И, естественно, спутались, поддались нетерпению, стали, наконец, безумствовать!

Заметив жалобную улыбку Дюрталя, отец энергичным голосом объявил: