В регистратуре

— Во, во! Парочка-то наша как в углу воркует. Невинные вы мои голубочки. Только что из гнезда выпорхнули! — измывался Петар. — Это да! Счастливцы. Томица едва выскочил из деревенской мясной лавки, из-под крылышка отца своего. Что он знает о мире? Барашек! А маленькая Евица? Выросла в доме столяра, в древнем нашем городе, чьими сынами были одни монахи да капуцины. Они и коснуться-то друг друга боятся, а куда уж там целоваться! Ну, так вот что. — Петар шагнул к ним, схватил их за головы и сблизил им губы: — А ну-ка обнимитесь, милые! Ха-ха-ха! Что так судорожно стиснули руки. Расспросите-ка Аницу или мою хотя бы Елену, они вас научат. Да нам, слугам и служанкам, ничего и не остается в сей «юдоли слез», кроме как целоваться. Совсем ничего. Все остальное забрали себе господа! — Петар защелкал пальцами на обеих руках. — А ты, малый, что рот на меня разинул, будто на вавилонскую башню? — обратился Петар ко мне.

Я в самом деле пристально всматривался в гостей, что так нежданно прервали мой сон и щемящую, чтобы не сказать, горькую, тишину первого дня пребывания моего в доме Мецената.

Петар был высокий, плечистый детина, смуглолицый, с наглыми темными глазами, длинными, растрепанными космами, развевающимися вокруг головы, будто грива, и короткими, торчащими усиками. Елена — крупная, коренастая, с атлетическими плечами и грудью, круглолицая, с очень нежным носиком. Губы выдавали все волшебное очарование ее жизни, единственной целью которой были роскошь, удовольствия и наслаждения.

Аница была чуть постарше и мельче Елены, она являла собой живое воплощение хитрости, коварства и какой-то извращенной изворотливости. Бедный наш камердир Жорж! И резко заостренные уголки ее рта, и озорные, то и дело искрящиеся глаза говорили об опытности, безусловной самоуверенности и беспредельной смелости, переходящей в наглость. Бедный камердир!

И наконец, Томица и Евица.

Не будь на первом мужской одежды, а на второй — женской, я б их и не различил. И правда, лицом Томица даже больше походил на девушку, чем Евица — жгучая брюнетка, у которой еще издали над тонкими губами виднелась темная полоска. А у белесого толстячка Томицы на усы и намека не было, как, впрочем, и на другую растительность. Разве что реденькие ресницы, а бровей и в помине нет. Они напоминали детей, едва узнавших, что принадлежат к разному полу.

— Не порти ты их, Люцифер! — глухим ленивым голосом произнесла Елена. — Чем позже узнают они жизнь, тем лучше. Эх, быть бы нам на их месте, все б было иначе.

— О, если бы я был на месте Томицы! — Петар обратил очи горе и вздохнул.

— Ну и ну! Хорош, ничего не скажешь! А ведь служит у доброго, богобоязненного господина! Сейчас он покажет, как гнусно его обманывает, — вступила в разговор Аница.

— О, я скорей привяжу мельничный жернов себе на шею и брошусь в глубокий омут, чем совращу голубку Евицу и голубочка Томицу! — упал на колени распутный гуляка Петар, принялся паясничать, крестясь по-латински и стуча себя в грудь…

— Вот таким притворством и дурачит он своего господина. А тот считает его самым набожным и добродетельным слугой в городе. — Вновь подала голос Аница, хлопотавшая возле стола.

Появился мой родственник Юрич с корзиной на плечах. Петар поднялся с кровати, наконец вынув руки из-под головы. Жорж поставил корзину и начал из нее вынимать непочатые бутылки вина, белый хлеб, жареное мясо. Петар схватил бутылку, открыл ее и выпил чуть не до дна.

— Ах, благородный наш камердир Жорж! — Петар прищелкнул влажным языком, хитро подмигнул и выразительно взмахнул обеими руками в застоявшемся воздухе людской.

— Все! За дело, дамы и господа! — высокомерно бросил Жорж, до конца опорожнив корзину. — Эка малый-то, как на нас зенки выпялил! Эй, Дармоед, такого стола ты не видел и на самой роскошной свадьбе в нашем захолустье. А? Ты чего нахохлился, как мокрая курица. Ты у нас не будешь только книги читать! Хе-хе! — разболтался Жорж.

— Разве парня зовут Дармоед? — ущипнула меня за щеку Елена. — Прехорошенький мальчик!

— Неправда, — сердито крикнул я, чуть не плача, — и вовсе я не Дармоед!

— Ну-ну, барич! Надел сюртук и господские штаны, так тебя уж и пальцем не тронь. Ого! С тебя еще семь шкур спустят, все уши отдерут, а подзатыльникам и счет потеряешь, пока из тебя мужика выбьют. Это тебе не в жару кружку вина ахнуть, дело посерьезнее будет, — бахвалился камердир Жорж.

Гости расселись за столом, во главе стола Жорж. Сбоку от него — Аница, возле нее — белобрысый парень, которого они называли Томицей. Елена села у стенки, рядом Петар и Евица. Все принялись есть и пить.

— За здоровье твоего старого светлейшего! — Петар залпом осушил стакан и давай балагурить. — Вот уж повезло мне так повезло. Справа Елена, слева — Евица, а я в середке — чем тебе не рай? Уж, если б ты меня видел, добрый мой хозяин, ремнем бы привязал к покаянной стене в сыром своем погребе! Ну и негодяй я все-таки! — воскликнул он и давай приставать то к Елене, то к Евице, все время ловя взглядом озорные глаза Аницы.