В регистратуре

— Моя песня — моя и есть, приятель! А где вот твоя? Все в порядке, как договорились?

— Я хоть и давно с чертом воюю, да продаваться ему не хочу. Цена не подходит, черная твоя душа! Все сделал и положил, как надо, но, по правде, не лежит у меня душа путаться в господские шашни. Поймаете меня в свои сети, а потом спокойно будете смотреть, как влепит мне судья палок, будто я черт в мешке, — оскалился деревенский вор.

— Дурень ты, Микула, дурень! Мешаем мы тебе красть кур да индюшек по деревням? А как запахнет жареным, разве не выручаем тебя, разве не доказываем, что дурью твою башку приходится беречь! Но что это мы разболтались, как бабы на гумне? Вот тебе еще на текущие расходы. — Черный Яков бросил звенящий узелок. — Теперь за дело! Ты своей дорогой, я своей. Там встретимся. Как договорились, приятель, сегодня пора кончать эту канитель!..

Вор широким шагом отправился через поле, Черный Яков продолжил путь по дороге…

Перед зданием сельского суда толклись несколько мужиков, спокойно и равнодушно переговариваясь между собой:

— Вот черт! Микула? Он! Тссс! Не кори вора, коли хочешь, чтоб твои куры и индюки целы были. Смотри, смотри! А кто его связанным приволок? Это же писарь из соседнего поместья! Да, видит бог, он! Ну, доигрался Микула! Не иначе — дьявол тебя надоумил скакать через плетень в господский курятник. Ведь оттуда за три версты порохом пахнет? Цепей и кандалов столько, что все твои кости затрещат. Ну, удалец! Связали веревками. Должно, это черный ястреб его где-нибудь на дороге ухватил. А как цыганское отродье держится-то? Как на свадьбе выступает! Ничего, подсолят тебе похлебку в суде, подзаправят жаркое полынью, — рассуждали мужики.

Черный Яков привел Микулу, и стражник быстро сунул вора в так называемые колодки, продев руки и ноги в щели. (В прежние времена, если не ошибаюсь, вплоть до введения конституции, власти держали перед судебными учреждениями эти колодки. Две толстые, тяжелые, мощные дубовые доски складывались, в каждой из них вырезали выемки небольшого размера. В эти выемки помещали запястья рук и ступни ног под щиколоткой, доски соединяли, сцепляли между собой, запирали — и вот вам странное и в то же время простое орудие средневековых пыток готово! Несчастный сидел на земле, руки и ноги его находились в отверстиях колодок, точнее сказать — в расщепах их).

Черный Яков скрылся в суде, и вскоре оттуда вышел стряпчий с гусиным пером за ухом в сопровождении двух стражников.

— А, тот самый кобчик, что пьет кровь чужих индюков? — усмехнулся стряпчий, низенький человек с лицом в кулачок, один тупой и широкий нос торчал вверх, будто большая затычка на маленькой пустой бочке.

Микула ничего не ответил, лишь украдкой скосил глаза на Черного Якова.

— Ты спер в поместье Л. восемь индюков? — начал допрос стряпчий.

— Нет! Двух рук, что забили вы в эти проклятые дыры, мало, чтоб схватить да еще унести восемь индюков! — плюнул Микула на колодки, буравя взглядом землю.

— Нет? Прекрасно! А ну-ка пощекочите ему слегка пальчики наручниками, чтоб парень опамятовался! Очень уж глубоко он запрятал правду в свою воровскую душу.

Стражники вытащили, приладили и закрутили наручники.

— Эй, хватит, хватит, люди добрые, господа хорошие! Погодите, коли бога знаете! — покорно взмолился вор Микула.

— Ну? — уставился на него судейский.

— Пишите. Бог простит мне мои грехи, он всем прощает, кто покается: да, украл я их. Мы святой крест чтим, а индюки как-никак бессловесные твари! — И лукавый вор Микула опять сплюнул.

— Ты был один или с сообщниками? — весело вскинулся судейский, скрипя пером. Ветер вовсю играл его волосами.

— Зачем мне сообщники? — скривился Микула, подмигнув левым глазом Черному Якову. — Да у меня руки крепкие и ноги быстрые, как у оленя! Что я восемь глупых индюков не возьму без сообщников, храни меня господь?

— Ишь как выкручивается. Заботится о своем будущем. А ну-ка, пощекочите его сильней, ребята! Слишком ему легко!

Стражники крутанули винты, и наручники печально заскрипели…

— Да умилосердит вас матерь божья! — заорал Микула, сморщившись от боли. — Шуток не понимаете, что ли. Пальцы-то это, конечно, мои, да только они не из железа, а из мяса и костей, как и ваши. И у воров человечьи. Вам бы так их скручивали да сжимали! Не могу больше. Ах, друг ты мой любезный, Мато Зоркович! Не забелеет зоренька для тебя, настала для тебя черная пятница! Ничего не попишешь. Помогай себе сам, да поможет тебе бог!

— Что? Что? Говори ясней, чтоб мы поняли! — подскочил судейский.

— Каждому свое. Поклялась земля раю, все-де твои тайны узнаю, — завопил вор Микула, вновь бросив взгляд на Черного Якова. — Да, господа, пишите: Мато Зоркович помогал мне ловить, тащить и скручивать шеи господским индюкам. А что тут такого? Знают его на селе как честного, работящего и почтенного человека, а вот захотелось индюшатинки, и баста! Если господа все, что захотят, имеют, нам, мужикам, такое не дано.

Стражники переглянулись, крестьяне вокруг недоверчиво покачивали головами.