В ритме вальса

Иван Михалыч сделал вороне ручкой. Ворона высокомерно отвернулась. «Газик» тронул с места. Иван Михалыч окончательно повеселел, болтал без умолку и несколько раз принимался петь «Я люблю тебя, жизнь», но сбивался и снова рассказывал анекдоты. Он уже не представлялся себе слабым, жалким, безвольным человеком. Наоборот, он теперь чувствовал себя сильным, умным и хозяйственным. Богатырь да и только!

КАК Я БЫЛ У КОЛДУНА

Человеческий организм не железный. Хотелось бы, конечно, чтобы он был из более надежного материала и в случае нужды поддавался переплавке. А так с ним одни неприятности. Ни с того ни с сего происходит, скажем, опущение желудка, как это случилось с автором этих строк.

Сначала я не испугался. От соседки Клавдии Адольфовны я давно знал, что апрельским медом можно вылечить все болезни. Но от меда лучше не стало. И даже начались судороги.

Выручила меня наша лифтерша тетя Даша.

— Плюньте на докторов, — сказала она, — и поезжайте в деревню к одному старичку. Мне оттеда сноха писала, что он настоящий колдун: все болезни тайным словом снимает. Только его поспасибовать надо.

«Именно к колдуну, — думал я, садясь в серебристый лайнер. — Именно поспасибовать!»

Последние пять километров до деревни Митрофановки, в которой жил знаменитый старик, я проделал пешком.

— Где тут Петр Яковлевич Спрутов? — спросил я, вбежав в деревню.

— Колдун, что ли? — уточнили колхозники, курившие «Казбек» на замшевом бревне. — Вон в тем дому с антенной…

Дом с антенной был красив и богат. Пудовые гуси бродили на приусадебном участке. Автомобиль «Москвич» серым ягуаром прижимался к амбару.

Колдун сидел на приступках, подавленный мыслями о собственном величии.

— Пока что ездиют… — гордо бормотал Петр Яковлевич. — За тыщи верст прут…

— Спасите!.. — простонал я. — У меня опущение желудка.

— Пуззло-муззло? — строго спросил старец.

— Именно пуззло, — упиваясь отчаянием, подтвердил я.

— Мал-мала пойдем, — приказал колдун. — В кабинет.

Он провел меня в темный закуток, раздел донага и велел лечь на скамью, покрытую кошмой. Некоторое время старец постоял с закатившимися глазами, как бы находясь в трансе. Потом затрясся, поплевал в угол и приступил непосредственно к врачеванию.

— Гиенна маммона, — зловеще зашептал колдун, энергично пальпируя мою брюшную полость.

Я смирно лежал на вонючей кошме, голый, как Адам, и думал о бренности. Какие-то птицы истово бились крыльями о перегородку. Коричневые, словно мулаты, святые висели в почетном углу. Георгий Победоносец равнодушно втыкал копье в противного, ненатурального змия.

— Эники-беники! — закричал колдун и напоил меня жидким куриным пометом.

У меня на губах выступила пена.

— Ну как? — с живейшим любопытством осведомился Петр Яковлевич.

Я скрипнул зубами.

— Скрежет зубовный, — наставительно сказал мой лечащий колдун и поднял ввысь грязноватый указательный перст, — есть знак, что болезнь исходит из бренного тела твоего.

Слабой рукой я положил на кошму «четвертную» и, проклиная лифтершу тетю Дашу, а также сноху и прочих ее родственников до пятого колена, побрел восвояси. «Хороши эники», — думал я и шел по деревне, худой, томный и неблагодарный.

— Послушайте! — окликнули меня. — Вы не от колдуна?

Смотрю: на бревне сидят какие-то приезжие люди. Они оказались пациентами чародея. Ждут своей очереди. Богатая, думаю, клиентура. Подсел, познакомился. Народ все культурный, интеллигентный. Анна Васильевна Лошадкина, например, — симпатичная женщина, молодая, с университетским образованием. С трудом выпросила отпуск за свой счет, приехала полечиться. Профессора-то, они что, они ничего не понимают, велят исследоваться стационарно. А колдун «слово» знает, недаром же ей про него домработница рассказывала!

Отставной подполковник и сам не ведает, зачем он, собственно, к знахарю пожаловал. В целом он все эти белые и черные магии не уважает, но, так сказать, на всякий пожарный случай. Вдруг что-либо случится с организмом, не железный же!

Разговорился я с Николаем Исидоровичем Попсом. Этот прикатил аж из Одессы.

— Ничего не пожалею, — говорит, — лишь бы он мой недуг исцелил. Вот пощупайте…

И дает пощупать. А щупать, честно говоря, никому неохота. Каждый погружен в самые черные, ипохондрические мысли о своей сокровенной болезни. Тем более, все ловят себя на подлой мысли, что с рентгеном оно способнее было бы установить заболевание у цветущего одессита. Однако все сочувствуют Попсу и стараются сказать ему какую-нибудь любезность.

— Кстати, чем он лечит? — спрашивает повеселевший Николай Исидорович.

— По-моему, динамитом, — отвечаю я.

— Может быть, самим попробовать? — предлагает кто-то.

— Куда там! — сумрачно отзывается подполковник. — Надо ведь еще «слово» знать.

Сидим так, разговариваем, душу отводим. А на другом конце бревна какой-то милый старичок все к нашим разговорам прислушивался. Он потом сел поближе и говорит: