В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Пойти в кладовую с мамой или няней было для нас большим удовольствием. «Большие» шли туда, чтобы проверить, не «сахарится» ли дынное варенье, не холодно ли синему винограду в маринаде, не озорничают ли мыши; мы составляли «большим» охочую компанию, чтоб отведать этой самой дыни, точно ли у нее есть намерение засахариться (сама мама говорит про нее: «Капризное варенье»), или запастись из подвала крепкой оранжевой морковью-каротелью или толстой, как Аринина пятка, репой. Любопытно было посмотреть и на грузные копченые окорока, подвешенные к потолку, они висели там, точно жирный кот, задумавший обмануть мышей в «Войне мышей и лягушек». Глядя на рыжий окорок, похожий на хитрого Мурлыку, притаившегося мертвым, я шептал по-мышиному:

Был он бешен,
на краже помешан,
за то и повешен —
радуйся, наше подполье!

А мама с няней совещались о том, чтобы не на радость этому подполью были расставлены в кладовой мышеловки: наш мурлыка Васька был старый добродушный кот, он не хаживал в кладовую на охоту, предпочитая сытный обед в кухне, у плиты, из рук столь же добродушной белой кухарки Марьи Петровны.

На погреб мы проникали только во время рубки капусты: черная Арина благосклонно снабжала нас там кочерыжками. В остальное же время вход туда она нам решительно возбраняла – да и не нам одним, а и всем: там была ее власть и сила над большими кадями кислой капусты, над бочками соленых огурцов, над чанами с солониной, над мешками с картофелем, над молочным скопом. Все это запасали на год на большую семью, на не меньшее число домочадцев, на прислугу, на гостей, на раздачу тому, другому, пятому, десятому, – и все это Арина блюла под наблюдением отца. Ее дело было серьезное: в каком обилии и добротности сохраняются эти запасы картофеля, капусты, огурцов, красной солонины, соленой рыбы, в таком обилии и добротности будет стол на кухне и в «молодцовской»; да и для верхней столовой погреб был главным поставщиком, особенно в зимнее время.

Дровяной сарай, набитый доверху березовыми дровами, завершал собою «службы».

«Службы» построил сам отец – запас питания и топлива для большой семьи со всеми ее разветвлениями на кухню, «молодцовскую» и дворницкую вмещался на целый год и хранился им бережно. Как ни дешева была жизнь в те годы, отцу приходилось кормить до тридцати человек, не считая людей захожих и заезжих, – немудрено, что ему нужда была закупать припасы оптом и запасать их на год по самой сходной цене. Чай выписывался цыбиками в китайских циновках, сахар приобретался головами и кололся дома косарем, яблоки для моченья покупались на Болоте ящиками, огурцы солились бочками прямо от огородника, солонину заготовляли по осени, когда дешевле всего была говядина.

Всему этому приготовлено было емкое и прочное место в отцовых «службах». Но была у отца и еще одна причина, почему он вывел такие прочные кирпичные «службы». Когда старшие сыновья укоряли отца, что эти сараи обошлись ему слишком дорого: «Лучше было бы устроить на эти деньги что-нибудь путное», – отец хмуро отмалчивался от упреков сыновей: он не хотел посвящать их в свою мечту, от которой они отдаляли его. Об этой отцовской мечте речь будет дальше.

Двор от сада отделялся высокой решеткой с плотно притворенной калиткой. Невдалеке от калитки жил в конуре сторож сада – суровый Бисмарк; к его конуре мы боялись подходить: с ним шутки были плохи, не то что с Розкой или Щинкой. Отец не любил знаменитого Бисмарка за его коварство, но признавал силу «железного канцлера» и окрестил его именем собаку с железной хваткой. Между дворовыми собаками, в особенности Полканом и Бисмарком, была лютая вражда, и строго-настрого запрещено было оставлять калитку в сад открытой: встреча Бисмарка с Полканом сулила исход смертельный. Бисмарка на ночь спускали с цепи, сторож он был превосходный. В этом убедились по следующему происшествию.