В ролях (сборник)

Сергей проснулся под утро в своей постели, в которую не помнил как попал. Было еще темно, у стеночки калачиком свернулась Катя, натянув на нос одеяло. Сергей дыхнул в ладонь, понюхал и поморщился. Стал осторожно выбираться из-под одеяла, стараясь не разбудить жену. Вчерашний вечер он запомнил только до того момента, когда брал в магазине вторую бутылку водки. Или третью? Были, кажется, какие-то мужики. Кажется, старше Сергея. А может быть, преждевременно износившиеся от ежедневного бытового пьянства. Ужасно скучные, недовольные всем на свете, начиная от правительства и заканчивая собственными детьми. Они топтались у входа в магазин, ежась от пронизывающего ветра, и пьяно ругали свою никчемную жизнь, и ничего другого Сергею не оставалось, как только пить да пить — стаканчики были пластиковые, сам купил, за три рубля, по рублю за штуку, — пока новые знакомцы продолжали свой бесконечный, не вчера и не сегодня начатый спор, выясняя, кому из них хуже. Сергею было смешно слушать. Он проиграл. Только что проиграл свою семью обыкновенному коту . Даже не породистому, между прочим. Хозяин оказался во всем главнее Сергея, да. И поделом. Хозяин — он владел недвижимостью. А Сергей ничем не владел, даже в родительском загородном доме в свое время от доли отказался, чтобы им удобнее было приватизировать… В смутные времена недвижимость — главная ценность. Это Сергей хорошо из истории усвоил. Кто успевал прибрать ее к рукам, тот и выходил в итоге кум королю. А кто не успевал — извините… «У нас в стране всегда смутные времена», — вставил Сергей между двумя какими-то репликами незнакомых собутыльников — совершенно случайно, следуя собственному внутреннему монологу, но, видимо, к месту, потому что собутыльники оживились и за это немедленно выпили. Потом, кажется, появилась какая-то пацанва. Человек шесть или, может быть, десять. Они стреляли на пиво… Или они угощали пивом? Или их угощали водкой? Нет, не помнил — в голове с этого примерно времени был туман, из которого выплывали, чтобы немедленно исчезнуть, какие-то лица, ноги, куртки, дерево с влажным стволом, которое Сергей крепко держал в объятиях, оградка газона в чужом дворе, неожиданное ощущение мокрого крупитчатого асфальта под ладонями, фонари и фары, бьющие в глаза белым неживым светом, деревянная скамейка без спинки и разверстая урна около скамейки…

Голова до сих пор сильно кружилась и была тяжелой. Во рту стоял кислый привкус. Сергей почувствовал рвотный позыв и резко встал с дивана. Под ступней оказалось что-то мягкое, щекотное, как тополиный пух, и тут же откуда-то из-под ног раздался придушенный хрип. Сергей оступился и рухнул ничком, увлекая за собой одеяло, подминая хозяина, который пытался выбраться — такой же ошалевший, как Сергей, потому что он мирно спал на Катиных тапочках, дверь была приоткрыта, он прокрался в комнату и лег, и спал, и не кричал, и не клянчил еду — и не понимал, за что обрушилась среди сна эта страшная кара. Катя резко проснулась и села в постели. На полу барахталась какая-то невразумительная куча, основу которой составляли матерные слова и придушенные хрипы, непонятно кому принадлежащие.

Катя протянула руку и включила ночник. Щурясь на свет и угрожающе шатаясь, стал выпутываться из одеяла Сергей. Хозяин лежал на боку и хрипло дышал, ребра ходили вверх-вниз, раздуваясь и опадая. Морда была запрокинута, и в уголке рта накипала пена. Он с видимым трудом приоткрыл глаза и посмотрел прямо на Катю. И в этом мученическом взгляде читалось: за что, за что?!

— О господи… — Катя зажала рот обеими ладонями.

Сергей встал и, похмельно пошатываясь, возвышался над хозяином. Падая, он здорово расшиб локоть и подвернул щиколотку, но боли почти не чувствовал. Он смотрел под ноги и не знал, что сказать. Ему было жаль. Честное слово, жаль. Он не хотел.

Хозяин прожил еще три дня. Вызвали, конечно, ветеринарку. Только никто не брался лечить кота, который и так по кошачьим меркам зажился. Посочувствовали, что-то вкололи обезболивающее. Предложили усыпить, чтобы не мучить, но Катя струсила и отказалась.

Дарька рыдала и боялась подойти к креслу, где умирал хозяин. Приехала прощаться Марья Марковна. О ночном происшествии ей не сказали. Она повздыхала, стоя над котом, высказалась довольно пространно и не без пафоса, что он славно пожил и был всем котам кот — но дотронуться не дотронулась, побрезговала. Хоронить велела в парке. А то некоторые повадились — завернут в пакет да вынесут на помойку, точно нелюди. С тем и уехала. За все время болезни хозяин ни разу не повысил голоса. Он даже ни разу не нагадил под себя. Поднимал голову, начинал ворочаться суетливо и делал движение в сторону выхода. Катя на руках осторожно несла его в туалет и сажала в лоток. Хозяин смотрел благодарно, скреб вокруг себя лапой, не в состоянии выбраться из лотка, и, обессиленный, заваливался набок. Она взяла на работе отгулы, чтобы ухаживать. Она тоже плакала. Она уже не понимала, что не поделили они с этим несчастным животным, которое так трудно и так достойно умирало у нее на руках.