В Россию с любовью

В настоящий момент Громов никого и ничего, кроме времени, убивать не собирался, а потому попросту разобрал револьвер и принялся тщательно смазывать его детали, а затем — протирать их специальной бархоткой. Лучшего занятия для того, чтобы скрасить ожидание, не придумаешь. Глаза и руки заняты делом, мысли витают в облаках. Громов изредка позволял мозгу отключаться, не сосредоточиваясь на поставленной перед ним задаче. В этом случае работали подсознание и интуиция, которые иногда подсказывают решение не менее верное, чем самая безупречная логика. Главное, не зацикливаться на проблеме, а подходить к ней отстраненно, будто лично тебя она не касается. Это как препятствие, которое преодолеваешь. Чрезмерная сосредоточенность как раз мешает, а не облегчает задачу.

Когда в тир сопроводили недоумевающего молодого человека с мушкетерской бородкой, в котором можно было с уверенностью признать Дмитрия-Балаболина, Громов был уже во всеоружии: «смит-вессон» собран, подходы к молодому журналисту продуманы, доходчивые фразы заготовлены. Не удостоив Балаболина даже беглого взгляда, Громов пасмурно осведомился у оперативников:

— А Балабол, которого я вам заказывал, где?

Лейтенант Птицын, сдерживая ухмылку, доложил с притворной обидой:

— Так это он и есть, собственной персоной.

— М-м? — Вот тут Громов и переметнул глаза на журналиста, наградив его коротким и жестким, как тычок, взглядом. — Этот? — спросил он недоверчиво. — Такой молодой и уже такой бесшабашный?

— Вы можете объяснить мне, в чем дело? — возбужденно спросил Балаболин. Наверняка в обычных условиях он никогда не разговаривал столь звонким голосом, который подходил больше для молодежной тусовки, чем для общения в кругу взрослых мужчин.

Изобразив глазами безмерную скуку, Громов крутанул револьвер на пальце и предложил:

— Помолчи пока. Разговор у нас с тобой чуть позже состоится. Серьезный и обстоятельный.

— Вы мне, между прочим, не тыкайте! — запальчиво воскликнул Дима Балаболин. На этот раз — в такой высокой тональности, что хоть сейчас бессмертный шлягер Робертино Лоретти затягивай: «Джама-а-йка!..»

Громов поморщился, будто назойливый писк комара услышал.

— Пока свободны, ребята, — сказал он оперативникам. — Если этого… — жест в сторону Балаболина, — …выносить придется, я дам сигнал.

— Есть, товарищ майор, — вытянулись парни, которым было не впервой подыгрывать начальству в этих маленьких домашних спектаклях.

— Дверь за собой захлопните, — распорядился Громов. — Не хватало мне тут сейчас посторонних. Заглянет ненароком Копейкина и в обморок брякнется. Кому это нужно?

— Так точно. Разрешите идти?

— Я что, неясно выразился?! — рявкнул Громов во всю глотку. — Свободны!

Поспешно выскочившие в коридор парни, наверное, за животы схватились, когда исчезли из поля зрения. Зато Балаболину было не до смеха. Он чувствовал себя в тире, как в застенках НКВД, о которых так любит писать современная журналистская братия, ничего страшнее милицейской КПЗ не нюхавшая. Судя по смертельной бледности, охватившей Балаболина, он приготовился к самому худшему. Разубеждать его Громов не собирался. Напротив, он умышленно нагнетал атмосферу. У него не было времени на вежливые обстоятельные допросы, во время которых Балаболин забрасывал бы ногу за ногу и пренебрежительно цедил бы всякие умные фразы о чекистском произволе, о правах человека и процессуальных нормах. Его требовалось разговорить как можно быстрее, без лишних протокольных церемоний.

— Подойди сюда, — бросил Громов, указав стволом револьвера место, на котором он желает видеть перед собой Балаболина.

— Вы, между прочим, опять мне тыкаете! — сварливо заметил тот. К кому он апеллировал? К голым подвальным стенам, которые здесь и не такое слышали?

— Твое счастье, что я к тебе не на «вы» обращаюсь, — успокоил его Громов и повторил, повысив голос: — Подойди… Ближе… Стань здесь и не возникай, Балалайлин.

— Я Балаболин! — строптиво возразил журналист, подчинившись тем не менее приказу.

— Какая разница? — пренебрежительно бросил Громов.

— Большая, между прочим! И почему я должен испытывать счастье от того, что вы обращаетесь со мной так, будто мы вместе свиней пасли?

— Лично я ни к какому свинству отношения не имею, — очень отчетливо произнес Громов. — А ты, Балабонов?

С различными вариациями на тему своей безалаберной фамилии журналист, похоже, смирился, но намек насчет свинства не понял. Или не пожелал понять, что сути дела не меняло.

— Я, между прочим, гражданин Российской Федерации, — заявил он подрагивающим от негодования голосом. — Обладающий всеми правами и свободами, предоставленными мне Конституцией!

Громов хмыкнул:

— Вот именно, что между прочим. Как бы гражданин.

— Кто же я тогда, по-вашему? — Балаболин расправил плечи, не сделавшись от этого ни внушительнее, ни грознее.

— По-моему, ты… — Громов на мгновение задумался, подбирая подходящее определение, после чего отчеканил: — Гуттаперчевый мальчик, не более того.

— Какой еще гуттаперчевый мальчик?