В. С. Печерин: Эмигрант на все времена

Март. 1856.

Боже мой! Дашь ли ты мне то, что я так горячо желаю? Могилу солдата? могилу солдата?

Ненасытное желание чего-то, стоящего выше этого монотонного и угрюмого существования. Жизнь вечного самоотвержения и отречения. Я знаю только одно единственное совершенство – это страстная любовь к бедным. Сражаться за истину и справедливость и умереть в борьбе!

Апрель. 1856.

Любовь к ближнему нас торопит. Когда придет час сверхчеловеческих трудов, час жертвы и конца?

13 августа 1856.

Ни чтение, ни медитации, ни проповедь не могут удовлетворить меня. Есть что-то, что горит во мне и требует взрыва. Я веду праздную жизнь. Зачем столько посторонних вещей, почему я не могу сосредоточиться всецело в одной, только одной любви.

30 августа 1856.

Моя ежедневная молитва:

Господи! Даруй мне милость умереть вне монастыря, на поле битвы, среди солдат (Печерин 1996: 70–71).

Печерин цитирует проповедника крайнего аскетизма, францисканского монаха, св. Леонарда из Порто Муриццио (1676–1751), у которого находит подтверждение своим задушевным мыслям: «нельзя довольствоваться посредственностью в добродетели, должно искать великих дел». Печерин всегда желал «всего самого великого», но он перестал видеть подлинное величие в деятельности католической церкви. В той же записи от 22 декабря 1856 года он продолжает:

Мне нужна жизнь сверхчеловеческих трудностей, гибельных опасностей. Я не хочу умереть в своей постели. У меня одно единственное желание – умереть на поле сражения.

Несмотря на внешние изменения, внутренняя его жизнь с юности и до старости заключена в круг одних и тех же представлений – это вера в истину, любовь к угнетенным, мечта о жертве, надежда на славу. Вместе с тем, она всегда окрашена абстрактными образами романтической фантазии – в конце концов, даже эти выписки из дневника принадлежат перу художника, для которого самой нестерпимой является мысль, что все кончится «не взрывом, а всхлипом»:

2 Марта 1857.

Истинная слава – не что иное, как сияние, цвет, венец любви к ближнему. Высшая слава – это умереть ради своих друзей.

С каждым днем возрастает во мне желание конца, смерти. Я испытываю какое-то нетерпение перед наступлением конца, и все, что задерживает меня в моем мирке, кажется мне несносным препятствием (Печерин 1996: 70–71).

Смерть казалась Печерину желанней и легче, чем монотонное существование в навеки предписанном круге монашеских обязанностей. И только смерть могла вывести его из ордена, ибо данные им обеты закреплялись последним – оставаться в ордене навечно.

События 1859 года вывели на поверхность неудовлетворенность Печерина жизнью внутри ордена и все возрастающее недовольство им его руководителей. В начале января Печерин получил неожиданное предписание явиться в Рим, где в день Богоявления в церкви Св. Андрея он должен был произнести проповедь на русском языке для русских, которых в Риме было в те годы немало. Получение соответствующего распоряжения привело Печерина в исступление, он забыл о всяком смирении и послушании – для него это был вопрос потери чести.

Ты не можешь вообразить себе, до какой степени простирается ослепление или просто глупость русских католиков, – пишет он Чижову в октябре 1865 года, – Какое безумие! Проповедовать русским необходимость подчиняться папе – и где же? В Риме! В виду французских штыков!! (РО: 306).