В садах Лицея. На брегах Невы

Профессора Кошанского, который преподавал российскую словесность и латинский язык, Пушкин вспоминал не столь восторженно, хотя тот был неплохим педагогом. Несмотря на свою молодость (в 1811 году Кошанскому исполнилось двадцать шесть лет), он до Лицея преподавал уже в Москве в университетском Благородном пансионе. Был он широко образован, знал не только древние, но и новые языки, имел уже учёную степень доктора философии и свободных искусств. Не ограничиваясь преподаванием, он сотрудничал в журналах, печатал статьи, переводы, свои стихи. Издал несколько учебников и прекрасную хрестоматию «Цветы греческой поэзии». Уже служа в Лицее, написал латинскую грамматику, перевёл и напечатал огромную «Ручную книгу древней классической словесности», басни Федра[2],Корнелия Непота[3], — всем этим пользовались его ученики.

Страстно любил Кошанский античный мир и знал его как мало кто в тогдашней России. Увлекательно рассказывал он на своих уроках о республиках Греции и Рима. Там при образе правления «республиканском и вольном» процветали науки, искусства, литература.

Величавые сказания Гомера, великолепные оды Горация, грозное красноречие Цицерона и Демосфена, блестящее остроумие Апулея, гражданские добродетели героев древности, приключения богов и богинь, населявших Олимп… Даже Дельвиг не дремал, а жадно слушал. Пушкин схватывал всё и всё запоминал.

Так бывало, если Кошанский говорил о римлянах и эллинах…

На уроках же российской словесности бывало по-иному. Когда изучали отрывки из «образцовых писателей» — читали и разбирали оды Ломоносова и Державина, басни Хемницера и Дмитриева, — обнаружилось, что в русской литературе профессору Кошанскому нравится то, что уже отжило свой век: высокопарность, витиеватость, трескучесть. То, над чем дома у Пушкиных откровенно потешались.

Пушкин посмеивался над старомодным вкусом профессора, но учился неплохо. В первый год учения Кошанский записал о нём: «Успехи его в латинском хороши; в русском не столько тверды, сколько блистательны».

В мае 1814 года Кошанский тяжело заболел, и его целый год заменял молодой талантливый профессор Петербургского педагогического института Александр Иванович Галич. Он сразу полюбился Пушкину и другим лицеистам. Стоило ему появиться, как по всему Лицею слышалось: «Галич приехал!»

И в комнату первого этажа для приезжих профессоров набивалось полно народу.

Галич учил не по-школьному. Лекции его превращались в оживлённые, шумные беседы. Читали стихи, задавали вопросы, спорили о литературе и об искусстве. И лишь только тогда, когда ожидалось начальство, Галич извлекал откуда-то Корнелия Непота и говорил своим юным слушателям: «Ну, господа, теперь потреплем старика».

И они принимались переводить с латинского.

Пушкин видел в Галиче не «начальника», а доброго, умного друга. Когда Галич ушёл из Лицея, Пушкину не хватало его. Он звал его обратно в Царское Село.

Оставь же город скучный,
С друзьями съединись
И с ними неразлучно
В пустыне уживись.
Беги, беги столицы,
О Галич мой, сюда!..
И все к тебе нагрянем —
И снова каждый день
Стихами, прозой станем
Мы гнать печали тень.

И. К. Кайданов. Гравюра И. Фридрица. 1830 год.

С интересом занимался Пушкин русской и всемирной историей и географией у добродушного украинца профессора Ивана Кузьмича Кайданова. Однокашник Куницына по Педагогическому институту, Кайданов звёзд с неба не хватал, но предмет свой знал и любил. От него много интересного услышал Пушкин о вещем Олеге, погибшем «от ужаления змея», о «ненасытном честолюбце» царе Борисе Годунове, о деяниях великого преобразователя России Петра I.

Политические взгляды профессора Кайданова были очень умеренными. Но в те годы вся Россия мечтала о «свободах», ждала конституцию, которая ограничила бы гнёт царской власти, и Кайданов в своих лекциях с сочувствием рассказывал о странах, где власть находится в руках сената или сейма или разделена «между королём, верхним и нижним парламентом».

Парламент, выборы депутатов, стремление народа к свободе… Воспитанники слышали об этом и от Куницына, и от Малиновского. Василий Фёдорович долго служил в русском посольстве в Англии. Он рассказывал, что там даже сам король подчиняется парламенту. И в Лицее появилась новая игра. Играли в парламент: произносили речи, спорили, решали вопросы государственной важности…

Лекции Кайданова обычно слушали с интересом. Но если шумели, болтали, добродушный профессор сердился. Тогда шли в ход «животины» — любимое бранное словцо Кайданова, которое попало и в «национальные» песни:

Потише, животины!
Да долго ль говорю?
Потише — Борнгольм, Борнгольм,
Ещё раз повторю.