В садах Лицея. На брегах Невы

Наступил уже 1812 год, и политические известия с каждым днем становились все тревожней. Тревога носилась в воздухе. Все — от императора всероссийского Александра Павловича до лицейских дядек — толковали о войне, о неминуемом нападении на Россию Бонапарта.

«Мы здесь постоянно настороже, — писал из Петербурга своей сестре Александр I, — все обстоятельства такие острые, все так натянуто, что военные действия могут начаться с минуты на минуту».

Обстоятельства действительно были острыми. Войска Наполеона от Рейна, от Эльбы, от Дуная, Альпийских гор, от Северного моря неуклонно приближались к Неману и границам России. Поработитель Европы Наполеон Бонапарт задумал новый поход.

Война не была еще объявлена, а части русской армии уже двинулись навстречу врагу.

Однажды мглистым февральским утром лицеисты увидели: мимо самого Лицея по Садовой улице бесконечной темной лентой движется лейб-гвардии Гусарский полк. За ним двинулись и другие.

И вот то, чего ожидали с волнением и тревогой, свершилось. 17 июня в Петербурге и в Царском Селе узнали: Бонапарт с полумиллионной армией перешел Неман и вторгся в Россию.

Отечественная война началась.

Через Царское Село шли полки: драгуны, гусары, конные, пешие, отряды ополченцев с крестами на шапках, бородатые казаки с пиками… Они шли и шли, и подростки в синих мундирчиках выбегали им навстречу из здания Лицея.

— Прощайте, братцы!

— Побейте супостатов!

— Возвращайтесь с победой!

И в ответ слышалось:

— Небось не оплошаем!

— Не положим на руку охулки!

— Только бы дойти до них!

Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…

Что-то новое, необычайно значительное вошло в их жизнь. «Жизнь наша лицейская, — вспоминал Иван Пущин, — сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве».

Все внезапно переменилось. Казалось, рухнули крепкие лицейские стены, ограждавшие от жизни, и открылась им Россия — необъятная, огромная, ее города и села, ее бесконечные дороги, затерянные среди полей и дремучих лесов. И они, эти мальчики, вдруг почувствовали: они вместе со всеми, они тоже русские. Это на них ведет Бонапарт свои двунадесять языков…

С первых же дней войны Газетная комната никогда не пустовала. Каждую свободную минуту проводили здесь.

Сражение при Бородине. Гравюра по рисунку Д. Скотти. 1814 год.

— Есть реляция?

— Есть!

— Где?

— В «Северной почте».

— Читайте, читайте!

Кто-нибудь читал, а остальные, окружив его плотным кольцом, затаив дыхание, слушали.

…Генерал от кавалерии Тормасов, от 16 июля из города Кобрина доносит: «Имею щастие всеподданнейше поздравить Ваше императорское Величество с совершенным разбитием и забранием в плен сего июля 15 числа, всего отряда Саксонских войск, занимавших город Кобрин и с большим упорством девять часов оборонявших оный. Трофеи сей победы суть: четыре знамя, восемь пушек и большое число разного оружия; в плен взяты: командующий отрядом Генерал-Майор Клингель, Полковников 3, Штаб-офицеров 6, офицеров 57, Унтер-офицеров и рядовых 2234, убитых на месте более тысячи человек; потеря же с нашей стороны не весьма значительна».

Это было первое известие о победе русской армии.

По воскресеньям реляции — официальные известия из армии, напечатанные на отдельных листках, — привозили родные из Петербурга. Все собирались в зале, и профессор Кошанский читал эти сообщения о ходе боевых действий с таким воодушевлением и пафосом, будто декламировал оды Горация или сатиры Ювенала.

Вечерами в лицейском зале играли в войну. Командовал войсками «генерал от инфантерии» Алексей Илличевский.

Однажды, зайдя в Газетную, Пушкин услышал, как Кюхельбекер о чем-то с жаром рассказывал Вольховскому.

На вопрос, о чем речь, Кюхельбекер ответил: «О Раевском. Когда французы рвались к Могилеву, в разгар жестокого боя, генерал Раевский взял за руки двух юных сыновей своих и пошел с ними вперед… На батарею неприятеля. Он крикнул солдатам: „Вперед, ребята! Я и дети мои укажем вам дорогу“. И батарея была взята. Понимаете, взята! Маменька мне сказывала, что дети Раевского не старше нас с вами. Они в бою, а мы-то здесь…»

И Кюхля безнадежно махнул рукой.