В саду чудовищ. Любовь и террор в гитлеровском Берлине

Тем же утром, придя в свой берлинский офис, Ганс Гизевиус – тот самый гестаповец, который позже напишет мемуары, – включил радиоприемник, начал настраивать его на различные полицейские частоты[822] и прослушивать рапорты. Стало ясно, что проводится какая-то широкомасштабная операция. Один за другим следовали аресты высокопоставленных офицеров СА. Хватали и людей, никак не связанных со штурмовиками. Чтобы узнать подробности, Гизевиус и его шеф Курт Далюге отправились во дворец Геринга на Лейпцигерплац, откуда тот отдавал приказы. Гизевиус старался держаться поближе к Далюге, полагая, что в обществе шефа не так опасно, как в одиночку. Кроме того, он решил, что никому не придет в голову искать его в резиденции Геринга.

Хотя до дворца легко можно было дойти пешком, Гизевиус и Далюге поехали туда на автомобиле. Их поразила атмосфера полного спокойствия, царившая на улицах города: казалось, не происходит ничего необычного. Впрочем, они заметили, что вокруг не было видно ни одного штурмовика.

Но стоило повернуть за угол и подъехать к дворцу Геринга, как ощущение спокойствия мгновенно испарилось. Отовсюду торчали пулеметные стволы. Внутренний двор был забит полицейскими.

Гизевиус писал: «Следуя за Далюге и минуя охранников, я поднялся на несколько ступенек и оказался в гигантском фойе. У меня перехватило дыхание. Я начал задыхаться в ядовитой атмосфере спешки, нервозности, напряжения, а главное – кровопролития»[823].

Гизевиус добрался до помещения по соседству с кабинетом Геринга. Мимо проносились адъютанты и курьеры. Какой-то эсэсовец сидел, трясясь от страха: Геринг объявил, что его расстреляют. Лакеи разносили сэндвичи. В помещении было полно народу, но стояла тишина. «Все говорили шепотом, как в морге», – вспоминал Гизевиус.

Через открытую дверь он видел, как Геринг совещается с Гиммлером и недавним гиммлеровским назначенцем – новым шефом гестапо Рейнхардом Гейдрихом. То и дело прибегали и убегали курьеры гестапо с листами бумаги, – как предполагал Гизевиус, это были списки расстрелянных или тех, кого вскоре планировалось расстрелять. Несмотря на серьезность происходящего, атмосфера в кабинете Геринга напоминала атмосферу на ипподроме во время скачек. Гизевиус слышал взрывы грубого хохота и периодически раздававшиеся возгласы: «Увести!», «Сюда!», «Расстрелять!».

«Вся эта компания, казалось, пребывает в прекрасном расположении духа», – писал Гизевиус.

Время от времени Гизевиус мельком видел Геринга. Тот расхаживал по кабинету. Он был в белой рубашке, которая топорщилась на нем, и серо-голубых брюках, заправленных в высокие, выше колен, черные ботфорты. «Кот в сапогах», – вдруг подумал Гизевиус.

Внезапно из кабинета выбежал красный как помидор майор полиции. За ним последовал разъяренный Геринг. Видимо, улизнул кто-то из важных обвиняемых.

Геринг выкрикивал приказы:

– Расстрелять! ‹…› Взять весь отряд! ‹…› Расстрелять! ‹…› Расстрелять немедленно!

Гизевиуса охватил неописуемый ужас. «На бумаге невозможно передать эту нескрываемую жажду крови, ярость, злобную мстительность и одновременно страх, чистый, беспримесный ужас. На фоне происходившего все было видно очень отчетливо».

•••

Додд не знал о катастрофических событиях в городе до тех пор, пока в субботу днем они с женой не уселись за ланч у себя в саду. Почти в ту же минуту явился их сын Билл, он только что вернулся с прогулки на автомобиле. Вид у него был встревоженный[824]. Он сообщил, что некоторые улицы перекрыты, в том числе Унтер-ден-Линден, тянувшаяся через центр правительственного района, и что их патрулируют вооруженные отряды эсэсовцев. Кроме того, он слышал, что в штаб-квартире СА, расположенной лишь в нескольких кварталах от их дома, прошли аресты.

Посла и его жену в тот момент кольнула тревога за Марту, которая отдыхала за городом с Борисом Виноградовым. Несмотря на дипломатический статус, Борис был из тех, кого нацисты даже в более спокойные времена вполне могли счесть врагом государства.

Глава 48 Выстрелы в парке

Борис с Мартой провели на пляже весь день. Когда им надоедало жаркое солнце, они прятались в тени, а затем снова возвращались под палящие лучи. Лишь в шестом часу они собрали вещи и неохотно двинулись в город. «Голова у нас кружилась, – вспоминала Марта, – а тело горело от солнца»[825]. Молодые люди старались ехать как можно медленнее: обоим не хотелось, чтобы этот день кончился, оба по-прежнему наслаждались ощущением хрупкой безмятежности, создаваемым солнечными бликами на воде. Жара не спадала, даже усиливалась, – земля отдавала накопленное за день тепло.

Они наслаждались и буколическим пейзажем, казавшимся как бы размытым от знойной дымки, окутавшей окрестные поля и леса. Их обгоняли велосипедисты; в корзинках над передним колесом или велоколясках сидели дети. Мимо проходили женщины с букетами цветов. Мужчины с рюкзаками на спине предавались одному из любимых занятий немцев – пешей ходьбе в быстром темпе. «День был жаркий и какой-то уютно-дружелюбный», – писала Марта.