В семнадцать мальчишеских лет

Иван Васильевич медленно провел ладонью по усталым векам, взглянул на Виктора и, обрывая разговор, сказал:

— А теперь шагай. И помни: ты подпольщик, будь осторожен. Иди!

Притворив за Виктором дверь, Иван Васильевич направился в горницу. Постоял над разметавшимися во сне ребятишками и стал тихонько раздеваться.

— Опять печатали? — спросила жена. Наверное, всю ночь не смыкала глаз, настороженная, готовая вскочить с кровати при первом подозрительном стуке, прикрыть, уберечь мужа, детей… — Погубишь ты себя! А я что же буду делать с ребятами?

Он-то знал: слова эти вырвались у нее нечаянно. «Эх ты, моя верная подруга, сколько ты невзгод перенесла со мной!»

Как объяснить ей, что сам он не раз обо всем думал, что сердце сжимается, когда смотрит на ребят. Что и самому очень хочется дожить до светлых дней. Сказал спокойно, почти спокойно, с внезапно появившейся хрипотцой в голосе:

— Не волнуйся, Зинуша. Ничего со мной не случится. Ты же знаешь, какие у меня орлята — они всегда меня предупредят. Ну, а если… — взглянул на посапывающих во сне ребят, — если что-нибудь случится, значит, иначе нельзя. Товарищи помогут тебе. Обратишься к Новгородцевой, она душевный человек.

Но жена торопливым шепотом спешила высказать все, что наболело:

— А этот мальчик? Он же подведет вас!

— Нет, этому мальчику я верю, — задумчиво, словно отвечая и на собственные мысли, отозвался Иван Васильевич.

…После гибели отца Поля первое время нигде не показывалась. С потухшими глазами ходила по дому и, как слепая, натыкалась на стулья, цеплялась за косяки. Выходила в сени: там на деревянном штыре висела спецовка отца; девушка молча прикасалась к промасленной, лоснящейся робе… Тонкие черты лица заострились, под глазами залегли тени. Когда на вокзале раздавался гудок паровоза, Поля испуганно вздрагивала, худенькие плечи невольно сжимались.

Мать у Поли давно умерла, и отец для нее был всем. В детстве он часто брал ее с собой в поездки. Из будки машиниста Поля смотрела, как выскакивают навстречу деревянные поселки, как вдруг раздвигаются каменные теснины и открывается зеленый простор лугов.

С детства впитала она густой запах машинного масла и горьковато-угарный угольный — из топки. Когда возвращались из поездки, отец отмывал ее от угольной копоти, весело плескался сам под большим умывальником.

Потом укладывал ее спать и, захватив двухведерную плетеную корзину, отправлялся на базар, в магазины закупать продукты. Потом они весело кухарничали. Отец, с нежностью глядя на дочку, ворчал:

— И в кого у тебя такие маленькие руки? Такими ручонками и воробья не удержишь.

Она отвечала ему улыбкой и просила: «Покажи, как надо делать».

По вечерам отец иногда куда-то уходил. Тогда он строго наказывал:

— Ложись пораньше спать, дверь открою сам.

После школы Поля попросила устроить ее на завод. Отец вначале не хотел, но потом уступил ее настойчивым просьбам. Вечера она коротала с Надей Астафьевой, потом приохотилась к книгам. Читала много и без разбора — что попадется. Отец, возвращаясь из поездок, только покачивал головой, когда натыкался на книги, брошенные на подоконник, лавку, стулья.

Так и бежали девичьи годы. И вдруг, словно вихрь в тихий день, ворвался Октябрь. Заглянул в каждый дом, прихлопнул ставки в домах богатеев, красным цветом опалил городские улицы, заводские цехи, площади. И в Полиной жизни все перевернулось. Отца она теперь почти не видела. То он в рейсе, то на собрании.

Отец, отец, как же ты не уберегся? Как же горько остаться на свете совсем одной! Все казалось: вот откроется дверь — и на пороге покажется он, войдет, скажет что-то доброе, ласковое. Или просто кивнет, как умел кивать только он один, — и… нет, лучше об этом не думать!

На третий день, когда Астафьева вновь забежала в надежде расшевелить Полю, вывести ее из оцепенения, та еще с порога встретила ее словами:

— Ну, что будем теперь делать?

— Как что? — не поняла Надя.

— Я говорю, как мстить будем?

Тогда-то Надя и рассказала подруге о неудачной попытке выкрасть машинку.

— Так не пойдет, — жестко, по-взрослому сказала Поля. — Так подпольщики не работают.

Сказала и умолкла.

— Ты что? — тронула ее Надя за локоть. — Что ты молчишь?

— Где ребята? — вместо ответа спросила Поля.

— Прячутся пока здесь, на станции. Брат-то мой Володя ушел с красногвардейцами, а эти остались. Ну вот мы и решили действовать.

— Так не пойдет, — спокойно, даже чересчур спокойно повторила Поля. — Ты вот что: забеги ко мне через день, что-нибудь придумаем.

Она ничего не стала объяснять подруге. Сейчас, когда начало проходить душевное оцепенение, она вспомнила тот день, когда красногвардейцы покидали город.

…Еще звучали на окраине города выстрелы и редкие цепи красногвардейцев сдерживали натиск врага, когда Поля увидела на площади политкомиссара Шварцмана. Взлохмаченный, до крайности озабоченный, комиссар торопливо шагал к зданию ревкома. Поля бросилась ему наперерез.

— Ты чего здесь мечешься? — сердито спросил Шварцман.

— Я на завод, к ребятам.

— Иди сейчас же домой, мы отходим.

— Оставляете город?

— Да, временно отступаем.

— А как же мы? Что нам-то делать?