В сердце леса

За несколько недель я изучил некоторые привычки речных обитателей. Туда, где у берега возникала суматоха, автоматически устремлялись пирайи, зато коричневые рыбки, называемые пиау, всегда прятались под корягами, в ямках на дне. Изредка с громкими всплесками выскакивали из своих тайников туканаре и кидались на добычу. Колющие скаты рывками двигались, то замедляя свое движение, то стремительно бросаясь вперед. Анаконды, похоже, жили всегда в одних и тех же местах, где у них, по всей вероятности, были гнезда, и они упорно игнорировали мои попытки заинтересовать их новыми формами жизни. В книгах тех, кто путешествуют по Амазонии, почему-то всегда случается так, что анаконда нападает на автора из засады и тут весьма кстати мимо проходит его друг. Он непременно вооружен заряженным фотоаппаратом и почему-то снимает лишь под таким углом, что наиболее существенные детали обстановки не могут уместиться на снимке, где запечатлена смертельная схватка змеи с человеком, в которую друг автора не делает ни малейшей попытки вмешаться. Автору одной недавно вышедшей книжки удалось даже придушить двадцатипятифутовую анаконду и запихнуть ее в деревянный ящик. К сожалению, человек, которого он попросил сохранить анаконду в качестве вещественного доказательства, не отвечает на письма автора этой книги. Орландо Вильяс Боас, однако, рассказал мне позже, что поведение анаконды в высшей степени рефлекторно. Когда великанша переварит проглоченную добычу, она выползает из своего логова и набрасывается на первое крупное животное, попавшееся ей на пути. Он был свидетелем двухдневной борьбы между анакондой и крокодилом, которого невозможно переварить и очень трудно убить. Враги двое суток барахтались в воде, сцепившись в почти беззвучной схватке. Они лишь стонали. Анаконда все туже сжимала свои толстые кольца, а крокодил пытался вырваться, норовя укусить ее. Но змея настолько расслабила кольцо возле самых челюстей крокодила, что ему не во что было вцепиться. И я подумал: если даже королева реки настолько глупа, что напала на крокодила и, скованная рефлексом, не в силах была от него отделаться, то уж разумное-то существо, подстегиваемое голодом и оснащенное ружьем, пусть дрянным и с плохой пружиной, наверняка способно убить куда более глупую маленькую рыбку.

Такова была теория. Я охотился две недели. Каждый раз я выходил на берег с пустыми руками и смотрел на индейцев, которые хранили молчание, как и два часа тому назад, когда я входил в воду.

Но однажды вечером к нам в гости пришло племя камайюра. Вокруг поста ярко горели костры, на которых гости готовили пищу. Я отправился поговорить с их вождем Такуманом. По всему было видно, что велись какие-то приготовления. Женщины заворачивали маниоковые лепешки в нечто вроде бамбуковых циновок, а мужчины поглядывали на свои шестифутовые стрелы и выпрямляли над огнем луки. Такуман задумчиво ворошил угли концом стрелы.

— Адриано, — заметил он словно между прочим, — как ребенок, только играет в рыбную ловлю. Он думает, что он рыба, но он не рыба.

Помолчав, он спросил, не желаю ли я посмотреть, как индейцам, да и мужчинам вообще следует ловить рыбу.

За несколько часов до этого была устроена ловушка, чтобы отравлять в ней рыбу.

Через час мы спустились в темноте к воде. Позади сквозь щели в бревнах хижины Васконселоса бил яркий свет горевших внутри свечей. Когда мы тронулись в путь, бескрайняя глушь вокруг поста огласилась скрипучими звуками граммофона.

Мы пристали к берегу, где пониже, и цепочкой побрели в ночном мраке. Нас было двенадцать человек. Шли мы не спеша, при малейшем шорохе просвечивая лесную чащу моим фонарем. Через полчаса мы снова вышли к воде, и тут опять были спрятаны каноэ.

На носу и на корме сели по два индейца с веслами. Они делали несколько резких гребков, заставляя каноэ стремглав лететь по воде, потом клали весла на колени и прислушивались, не заметил ли лес, простирающийся от реки на сотни миль, как каноэ с легким шипением скользят мимо.

Один раз мы налетели на мель. Мой фонарь вспыхнул. Изогнувшаяся фигура индейца с натянутым луком в руке склонилась над рекой. Стрела мелькнула, задрожала, заплясала в воде.

— Туканаре, — прошептал Такуман, и я услышал хруст — он впился зубами в жабры. Снова вспыхнул фонарь. Снова задрожала стрела. Еще одна рыба. На этот раз он осторожно выплюнул чешую и живое мясо. Через пять минут у нас было вдоволь съестного на ночь, и мы продолжали свое путешествие к западне для рыбы, летя по водной глади через темные туннели растительности, пересекая широкие болотца и узкие, заросшие тростником протоки. Наконец, часа два-три спустя индейцы перестали грести, и один ив них шепнул, чтобы мы сидели совсем тихо. Мы замерли, и наше каноэ еле слышно коснулось дна. Столь же бесшумно индейцы поставили загородку из тростника и веток поперек входа в ловушку и закрыли ее.