В сердце леса

Внешность этого аветийского воина производила внушительное впечатление. Шингуано обладают прекрасным чувством пропорций и в отличие от других индейцев не уродуют свое тело, не обезображивают губы дисками, не протыкают нос палочками, не прицепляют к мочкам ушей деревянные чурки. На плечах и бедрах Калуаны зубами пирары[20], очень похожей на акулу рыбы, были выцарапаны глубокие бороздки, но они располагались симметрично общим очертаниям тела. В ушах он носил шестидюймовые бамбуковые булавки, украшенные на концах перьями тукана. Когда Калуана оборачивался, перья сверкали в сумраке леса; эти украшения столь же идеально шли ему, как подвески Марии-Антуанетте. Никакие иные одежды или украшения он, отправляясь на охоту, не надевал. Царапины и серьги лишь подчеркивали точеные линии его тела.

Однажды я подошел к хижине, где жили аветийцы, и увидел, что Калуана весь раскрашен. Голову его, словно лавровый венок у римлян, стягивала небольшая повязка из перьев. Я спросил его, не собирается ли он участвовать в плясках.

— Нет, — ответил Калуана. — Это просто для красоты.

И действительно, Калуана был красив. Все в нем было соразмерно и строго отвечало своему назначению. У него было гладкое лицо и прямой нос, но в глазах его нельзя было прочесть печальной мудрости, присущей старшему поколению его соплеменников. Голова его была совершенным вместилищем четырех органов чувств и мыслительного аппарата, черты лица пропорциональны и плавны. Лицо было бесстрастно. Рост Калуаны — 5 футов 6 дюймов — был ниже среднего роста воинов шингуано. В отличие от Такумана, Калуана не был наделен плечами борца, и фигура его не отличалась коренастостью, свойственной племени мехинаку. У него было идеальное телосложение охотника. Его движения во время ходьбы напоминали движения тигровой кошки; когда он мчался по лесу, я едва успевал следить за ним. При малейшем шорохе Калуана замирал — нога его Повисала в воздухе, словно каменела в неоконченном движении, и всю тяжесть тела он переносил на другую ногу. При этом он отлично сохранил равновесие и мог простоять в такой позе несколько минут подряд. Он двигался словно бесплотное привидение, которое не может ни с чем столкнуться, но в данном случае секрет таился в необычайной гибкости его тела, которое интуитивно, само собой принимало нужное положение, когда Калуана проскальзывал между кустами. К концу дня все мое тело было сплошь изранено, а на его ничем не защищенной коже не было ни единой царапины.

Постепенно я понял, что острота зрения и слуха у индейцев, вначале казавшаяся мне почти сверхъестественной, была результатом настройки на определенную длину волны и известную цель. Начинающий шофер не в состоянии определить скорость приближающейся автомашины, сколько бы он в нее ни всматривался, но примерно через год он уже почти безошибочно определяет скорость с первого взгляда. Точно так же и я никак не мог вначале разглядеть спрятавшееся животное, когда Калуана показывал его мне вытянутой рукой. Но когда я уже знал, как выглядит это животное и в каких примерно местах оно может прятаться, я научился обнаруживать его почти так же быстро, как и Калуана. Но, подобно ему, мгновенно принимать решения и молниеносно двигаться я так и не научился.

Однажды мы ловили в реке рыбу. Ружья лежали на берегу в двух ярдах от нас. Вдруг прямо у нас над головой на дерево сели две птицы жакубим. Я еще только заметил их, а Калуана уже с быстротой молнии Выскочил на берег, схватил ружье, подстрелил одну птицу И схватил другое ружье. Вторую птицу он подстрелил, когда она взлетела в воздух.

Целям охоты была подчинена даже речь Калуаны. Старый индеец ваура по имени Ватаку время от времени, желая поговорить со. мной, выходил из хижины, присаживался на бревно и спрашивал: «Знаешь ли ты, для чего пригодно это дерево?» Затем он подробно принимался рассказывать, как приходит индеец, расчищает вокруг дерева землю, срезает кору, валит дерево и делает из него каноэ. Иногда он показывал мне определенный тип почвы и говорил: «Из этой земли делают горшки»., Иногда он останавливался у осиного гнезда и рассказывал мне, как готовят личинки: «Сначала их коптят, а потом едят».

Калуана о таких вещах никогда не рассказывал. Однажды я попросил его научить меня свистеть, как тукан, но он отказался: свистеть, как тукан, можно только для тукана. За все то время, что мы провели вместе, он ни разу специально не рассказывал мне ничего о. лесе, а всегда лишь говорил конкретно о данной ветке, листке, животном, крике, и за целый день охоты, включая и вечерний отдых, мы едва обменивались десятком фраз. Как и все его существо, его слова преследовали практическую цель.