В сердце тьмы

– Может случиться так, что действие яда ослабеет. Возможно, жрец в конце концов потеряет силы и угаснет – или уйдет. Возможно, я полностью приду в себя. Но может быть и так… что однажды он возьмет верх. Что Ундай Чекедей удушит Бруса, сына Полынника. И тогда…

Я молчал.

– Тогда… тебе придется меня убить, тохимон.

Я посмотрел ему прямо в глаза. А потом съел рыбу и облизал пальцы.

– Всякий яд, который не убивает сразу, после действует слабее. Случается и так, что людей охватывает безумие и они становятся другими. Но внутри остаются самими собой. Жрецы-госпитальеры найдут способ.

Он печально улыбнулся.

– Уже нет жрецов, Арджук. Ими накормили Мать или сорвали с них одежды и загнали рыть землю и разбивать камни. Нет уже храмов Камарассу и Идущего-Вверх. Нет Глядящих-на-Творца. Лампы разбиты, статуи опрокинуты, а их свитки и лекарства ушли в огонь. Есть лишь ты да я. И мы никогда не будем уверены, увы. Ты должен исполнить приказ своего отца и добраться до стран севера. Он знал, зачем. Знал, что это важно. Поэтому если ты однажды заглянешь мне в глаза и увидишь в них жреца Ундая Чекедея – убей меня. Я молю тебя об этом как твой вассал и твой защитник.

Мы съели рыбу. Кости и остатки листьев бросили в костер.

Обряд горо хаку подошел к концу.

Обычно в таких случаях пьют амбрию. В доказательство искренности и чтобы призвать духов-свидетелей.

У нас не было амбрии, и все же после еды мы чувствовали себя так, словно выпили каждый по кувшину. Говорили нормально, но нас охватила огромная усталость.

Она пришла так неожиданно, что я не успел обеспокоиться. Мы многое пережили в тот день, но этого недостаточно, чтобы засыпать сидя.

– Поспим до ночи… – пробормотал Брус. – Отныне… станем идти по ночам… так… как… – остальное он пробормотал себе под нос неразборчиво и повалился на бок, выплеснув воду из баклаги.

Я его едва слышал. В моих ушах шумело, и казалось, будто лицо мое превратилось в деревянную маску. Я поднял почти бессильную ладонь и удостоверился, что губы и лицо почти утратили чувствительность. С большим трудом я понял, что что-то не так. Или рыба была несвежей, или плоды от архиматроны отравлены.

Я поднялся на ноги; скалы и пламя костра плыли вокруг. Мне казалось, что земля сделалась мягкой, как трясина, и я упал на колени. Еще пришла мысль, что надо бы заставить себя сблевать, но я не мог даже двинуться. Упал на бок, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми. Каменная, страшная усталость наполнила меня, словно вода, вливающаяся в кувшин, и тело мое сделалось тяжелым, как кувшин, наполненный водой. Я не мог шевельнуться, даже когда между скалами появились люди в коричневых одеждах, с лицами, спрятанными под платками.

Даже когда мне на голову набросили мешок – хотя, возможно, это просто опустились мои веки.

Глава 5 Стонущая гора

Девять песен узнал я (…)

Стал созревать я
и знания множить,
расти, процветая;
слово от слова
слово рождало,
дело от дела
дело рождало.

Речи Высокого

Просыпаюсь я в темноте. Тепло, сухо, вдали стонет ветер и умиротворяюще плещет, стекая с древних балок, вода. Некоторое время я прислушиваюсь, потом засыпаю.

Просыпаюсь еще несколько раз, и всякий раз вокруг ночь. Я открываю глаза, но ничего не вижу. Лежу на жестком, толстом мехе, им же укрытый – мягким, выправленным, изнутри гладким, словно замша снаружи, покрытом мягкой, словно заячья шкурка, шерстью.

Я не связан. Лежу на кровати, сколоченной из ошкуренных бревен, под бревенчатой же стеной, уплотненной чем-то косматым и пахнущим смолой. По крыше молотит дождь, хлюпает вдоль стены; я слышу ветер, шумящий в кронах деревьев.

Встаю, машинально пытаясь активировать термозрение, однако ничего не происходит. Я заворачиваюсь в мягкий мех и сижу, пытаясь унять головокружение.

Через какое-то время начинаю замечать слабый жар в очаге по другую сторону комнаты, абрис потолка и темные фигуры спящих людей, укутанных в меха, на ложах, стоящих вдоль стены.

Пахнет сеном, дымом, древесной смолой, пылью и словно бы мускусом.

Вижу и дверь. Закрытую на солидный деревянный запор, но без чего-то еще. Никаких засовов или цепочек.

Я отодвигаю балку и осторожно отворяю дверь. Та скрипит, однако никто не просыпается. Вне дома царит темень, ледяной ветер и монотонно плещущаяся вода.

Я опорожняю мочевой пузырь, а потом закрываю дверь снова.

Не знаю, где я, не знаю, что происходит, но все это может подождать до утра. Пока что льет дождь, воет ветер, снаружи ночь. А я наработался. Хватит.

Я возвращаюсь на свои нары и укутываюсь в меха, чувствуя, как болят и трясутся от усилия все мышцы.

Я проваливаюсь в глубокий бархатный сон, в котором ничего не происходит. Паскудное ощущение, словно тут что-то отвратительным образом не так, оказывается в папке с надписью «позже».

Сплю.

Просыпаюсь я еще много раз – и всякий раз стоит ночь.