В сердце тьмы

Тростник главу клонит,

Ветер мрачно стонет,
Огнь поет в руинах.

Горят наши домы,

И сердца пылают,
Слез и горя полны.

Мрак лег на долины,

Пламя лижет жнива,
Дым встает в полнеба.

В небе поет журавль

Нашу песнь прощальную.
Нынче время гибнуть.

Фрагмент кирененской «Погребальной Песни»

Не знаю, как долго я спал. Не знаю даже, спал ли, или умер на какое-то время. Помню смазанное изображение скал, камней и кустов, что проходили перед моими мертвыми глазами, хоть я лежал совершенно неподвижно на чем-то твердом – и не мог двинуться. Помню также смутные образы едущих рядом с повозкой странных всадников, которые казались обомшелыми пугалами из гнилых пней, поросшими травой и ветвями. Я принял эту картинку спокойно, будто во сне. Потом заметил, что одеты они в коричневые и бурые одежды, а их головы и лица замотаны платками. И конь, и всадник были укрыты накидками из сетей с вплетенными ветками и травой. Казались поросшими кустами. Но я не знал, брежу ли я – или вижу их на самом деле.

Это были лишь промельки, сны и смутное впечатление, будто от чего-то увиденного.

Наши похитители напоминали сказочных существ. Поросших травой чудищ из пущ Ярмаканда. Леших, которых в Амитрае звали альхатрисами. Демонов леса. Но мое воспаленное сознание не видело в них ничего странного.

По-настоящему я пришел в себя только в лагере. Я и Брус лежали рядом, лицом к земле, в небольшой котловине, окруженной скалами. Был день, наши преследователи спали. Прилегли, скорчившись, среди скал и куп сухой травы, и в первый миг я их даже не заметил.

Потом попытался шевельнуться, и мне показалось, что голова моя разваливается на четвертинки. Я никогда не чувствовал ничего подобного. Горло было растрескавшимся, как русло пересохшего ручья, и даже моргать было больно. Хуже того, все мое тело оставалось затекшим и мертвым. Я не мог и шевельнуться.

Через некоторое время мне удалось согнуть пальцы, а после череды бесконечных усилий я заставил руку немного сменить позицию. Была она словно не моя. Будто ко мне прицепили деревянный протез. Я подался вперед, затем попытался передвинуть и остальное тело. Вложил в это все свои силы и сумел чуть передвинуться.

На расстояние ладони.

Кто-то придавил меня всей тяжестью, наступив коленом между лопатками. Перед моими глазами появилась ладонь из серой высохшей глины, из которой высовывалось очень широкое острие короткого, обоюдоострого кинжала.

И тогда я услышал тихий звук: точно кто щелкнул пальцами. Колено, вдавливавшее меня в камни, исчезло. Я с усилием повернул голову и увидел, что одно из доселе спящих созданий сидит, поджав под себя ноги. На лице, что казалось маской из высохшей грязи, блестели лишь глаза. Существо подняло ладонь к лицу и совершило серию быстрых сложных жестов. Тот, что миг назад сидел у меня на загривке, ответил похожими жестами пальцев, после чего из другой его руки исчез нож.

Меня посадили, молча придвинули полную воды деревянную чарку и поторопили движением головы.

Я выпил. Даже сумей я добраться до подлейшей грязной лужи или до утиного пруда – все равно бы пил. Вода стекала иссушенной долиной горла болезненно, словно пролагая себе новое русло.

Я получил и вторую чарку, а когда опорожнил и ее, почувствовал, что мой язык немеет. Это было последним, что промелькнуло в моей голове, прежде чем я повалился, будто мешок, набок. Прямо во тьму.

Я не знал, как долго еду, брошенный на повозку словно мешок, с эскортом странных немых призраков. Сперва, кажется, мы двигались лишь ночами. Потом – непрерывно днем и ночью. Ни разу никто из них не отозвался ни словом. В одну из ночей я очнулся на несколько минут, пока шел дождь, и успел прополоскать горло настоящей водой.

Прежде чем снова упасть в болезненный сон, подобный смерти, я увидал, как едущий рядом альхальрис снимает с головы сеть, разматывает шарф из бурого платка и подставляет лицо под дождь. Вода смыла растрескавшуюся маску, обнажая обычную человеческую кожу, и тогда человек показался мне похожим на Гульдея. Маленького худого ловкача, который продал нам рыбу. Это был лишь миг. Всадник быстро замотал голову и лицо платком, а потом натянул на макушку косматую от веток и высохшей травы сеть, чтобы снова стать лешим.

Примерно тогда же мы с Брусом оба начали окончательно приходить в себя, но были слишком больны, чтобы думать о бегстве. Мы лежали в небольшой телеге, груженной мешками, слабые как младенцы. Вокруг повозки ехали шестеро странных всадников, сзади шагали два заводных коня.