В серой зоне

«Какие красивые цветы!» Я ошеломленно замер. Кейт со мной разговаривает! Не показывает на буквы на деревянной доске, не запинается на каждом слове. Кейт снова говорит!

– У тебя потрясающая речь! – выдохнул я.

– Да, я опять научилась говорить. – Кейт радостно улыбнулась, невероятно довольная собой. – Обожаю разговаривать.

– Можно я запишу нашу беседу?

Она помрачнела.

– А слушать свой голос – терпеть не могу.

Мы немного поспорили, и она согласилась.

– Что ты почувствовала, когда очнулась после стольких дней без сознания? – спросил я.

– Мне казалось, что я в тюрьме. Я понятия не имела, где нахожусь.

– Каково твое последнее воспоминание?

– Я была в детском саду, где работала воспитательницей, обедала. Когда я очнулась, то не почувствовала себя как утром, после сна. Я просто вдруг «включилась».

– А я думал, ты постепенно приходила в сознание.

– Сначала я приходила в себя на несколько минут, но с каждым днем на все более долгие периоды времени. Сознание возвращалось медленно. В самый первый раз, когда я оставалась в сознании весь день, со мной была врач по трудотерапии. Ее звали Джеки. В те дни она была единственной, кто назвал мне свое имя и объяснил, чем занимается. Очень немногие говорили мне как их зовут.

– Как ты думаешь, почему они не называли тебе своих имен?

– Они думали, что я – не я, что перед ними просто тело. Это было ужасно. Ведь я по-прежнему все чувствовала. Я была человеком! Внутри я вся кипела от гнева. И больше всего меня терзало вот что: я не знала, где я, почему и как я туда попала. Я думала, что разучилась ходить.

– Тебе никто не рассказал, где ты оказалась?

– Если и говорили, я не слышала. У меня в ушах все время гудело. Слов не было слышно.

Рассказ Кейт меня потряс. Я вспомнил тот день, когда мы положили ее в томограф, и все время до нашего «первого контакта». Теперь я понимаю – тогда мы совершенно случайно сделали очень важное открытие. Частичка Кейт оставалась жива, и заключена она была в мозге. По всей вероятности, именно это и показали те результаты томографии. В последующие недели и месяцы Кейт пережила столько мучений, что теперь мне думается: мы должны были сделать хоть что-то, чтобы поскорее ей помочь. Может, нам следовало настойчивее требовать, чтобы все относились к Кейт как к личности? Составить обязательные к выполнению правила для медицинских сестер и других помощниц, которые ухаживали за Кейт и пациентами с похожими историями болезни? Однако мы не знали того, что знаем сейчас, и «сигнал тревоги», таким образом, был бы преждевременным. Мы, без веских на то оснований, дали бы напрасную надежду родственникам пациентов, находившихся в таком же состоянии, что и Кейт. Ведь тогда в нашем распоряжении оказался лишь крошечный намек на то, что часть мозга Кейт все еще работает как раньше, до болезни. Мы не знали, что она чувствовала и осознавала, и высказывать предположения было бы несправедливо и ненаучно. Тем не менее двадцать лет спустя я продолжаю думать о том, что мы могли бы сделать больше и как-то облегчить страдания Кейт.

Кейт хотела поговорить о болезни, из-за которой она попала в серую зону.

– Я бы очень хотела знать, почему я заболела. Мне сказали, я никогда не узнаю этого. Иногда мне кажется, я сама во всем виновата. Что так меня наказал Господь.

– Ты считаешь себя религиозным человеком?

– Не совсем. Однако я верю в Бога. Верю сама по себе. В церковь не хожу. И никогда не ходила. Никогда не соблюдала религиозных обрядов. И все же обнаружила, что вера в Бога мне помогает. Жить вообще трудно. Мне нужно было найти смысл жизни. Мой мозг не сдавался. Я больше не могу плакать. Разучилась. И больше не плачу. Это ужасно. По-настоящему страшно. Хуже многого, что случается.

Я спросил Кейт, что она имела в виду, когда написала мне в одном из первых писем, что мы вызволили ее из заточения.

– Томограф отыскал меня глубоко в мозге. Я была без сознания. Мне почему-то кажется, что я хотела спать, а мой мозг решил усердно поработать и включил зрение.

Я решил, что Кейт, видимо, говорила о фотографиях, которые ей показывали в томографе, и хотел было уточнить, однако передумал, дабы не сбивать ее с мысли.

– Даже сейчас мне тяжело подолгу смотреть телевизор. Посижу перед экраном полчаса или час – и засыпаю. Жду не дождусь нового фильма о Бриджит Джонс. И я обожаю мой «киндл»[1]. Я много читаю. Не современные книги. Старые романы. Люблю Джейн Остин. Ее герои прекрасны. Современные книги напоминают мне о том, чего я лишилась. Мой мозг продолжает работать. Я выздоровела, потому что меня вытянул мой мозг. Я решила: все брошу, сдамся, а мой мозг не сдался. Я каждый день борюсь со своим мозгом. Он не делает того, что я хочу. Не делает того, о чем я прошу.

– Что ты имеешь в виду?