В сетях интриги. Дилогия

— Успокойтесь, принцесса! — с другой стороны шептала ей фон Менгден, успевшая проводить принца и вернуться к своей подруге и госпоже. — Ещё не все потеряно, верьте мне… Счастье нам улыбнётся…

— Нет… Нет!.. Как быть?.. Что делать?! Как быть! — совсем по-детски, тягуче, слезливо причитала Анна, сжимая руками виски, где начала сверлить обычная мучительная боль. — Он решил погубить нас совсем… Или ты не видишь? Такое унижение… перед этим конюхом… перед позорным угодником властной старухи… перед её наёмным… Ужас… ужас! — без конца повторяла Анна, ломая руки. Истерические нотки уже задрожали в этих выкликах.

Глотнув воды, принесённой одной из фрейлин, Анна немного овладела собою и, боязливо озираясь, словно из страха быть подслушанной, зашептала окружающим её женщинам:

— Боже мой… Чего бы я не дала, чего бы я не сделала, чтобы… Последнего псаря возведу в генералиссимусы, в регенты… Последнее своё отдам, только бы не он… не этот наложник был господином над нами… над моим сыном… Кто… кто поможет? Неужели ваш муж не мог бы? — с мольбой обратилась она к графине Остерман. — Его все так чтут… Его любят все.

— Вы же знаете, принцесса… больной старик… Он может дать лишь добрый совет! — печально покачала головою графиня Остерман.

— Да, правда… — снова опустившись, уставясь тусклым взглядом в огонь камина, запричитала тихо, жалобно Анна. — Пусто… пусто кругом… Все в его руках… Нам — никого нет на помощь!.. Пусто… Все у него…

— А если бы… Миних? — вдруг, стоявшая в раздумье, тихо уронила фон Менгден.

— Он? Нет… Этот не посмеет против Бирона… — безнадёжно прозвучал голос Анны. — Пусто… Никого… Никого в защиту… Один Бог… Он… Один…

Глава III ЛУЧ НАДЕЖДЫ

Зимний ясный день выдался 7 ноября 1740 года в приневской столице.

В Зимнем дворце, где помещался император-ребёнок со своими родителями, на половине принцессы, в маленькой гостиной, Анна Леопольдовна лежала, свернувшись на кушетке. Голова её, туго повязанная тёплым платком, флакон соли, который бледная, страдающая женщина то и дело подносила к носу, — всё это говорило, что обычный припадок мучительной, нервной боли снова сжимает острыми тисками ей виски, ломит затылок, заставляет мысли мутиться в мозгу, вызывая тошноту и неодолимый, тёмный страх в груди.

Неизменная подруга, Юлия фон Менгден, примостившись на скамеечке, у самых ног больной, баюкающим голосом, однообразно читала вслух какой-то сентиментальный французский роман, какие очень нравились всегда принцессе, малоподвижной и ленивой, даже угрюмой на вид, но обладающей сильными страстями, пылкой мечтательностью и привязчивым, чувствительным сердцем.

Под это чтение Анна как будто стала забываться. Слабые вздохи всё реже и реже вырывались из стеснённой груди. Глаза её, обведённые тёмными кругами, сомкнулись и теперь казались двумя чёрными впадинами на одутловатом, изжелта-бледном лице. Узкие, крепко стиснутые, бескровные губы перестали вздрагивать от уколов внезапно нарастающей боли. А две холодные слезинки, выкатившись из-под прикрытых век, остановились, словно застыли, в уголках глаз.

Понизив голос, Юлия читала ещё несколько минут, потом затихла, с неподдельным участием глядя на измученную подругу. Ей показалось, что Анна уснула под рокот её чтения.

Но Анна внезапно вытянулась, не раскрывая глаз, легла на спину, держа на груди свои бледные, выхоленные руки, которые судорожно сжимали одна другую.

Выждав несколько мгновений, Юлия, осторожно поправляя подушки, сбившиеся под спиной и головой подруги, ласково, как ребёнку, задала по-французски вопрос:

— Ну что? Легче, дорогая моя?

— Нет! Хуже ещё! — капризно морщась от боли, отрывисто бросила ответ Анна. — И я глупа, что тебя послушала… Читай. Может, я задремлю, пока они там.

— Нет. Теперь не удастся, дорогая. Я слышу шаги. Все возвращаются. Аннет, вот случай самый счастливый… Когда ещё можно будет видеть Миниха без соглядатаев Бирона. Потолкуй с фельдмаршалом. Я же говорила тебе: брат мой уже закидывал удочку. Сдаётся, он не прочь… Конечно, если получит от тебя побольше щедрых обещаний. Ну, сама понимаешь.

— Ты думаешь?

И Анна, захваченная новой мыслью, сразу оживилась, порозовела, даже приподнялась на кушетке, оправляя волосы и свой роскошный кружевной пеньюар, смятый во время лежанья.

— Надеешься, он нам поможет, Жюли? Хорошо. Я рискну…

Но тут же словно блеснули перед её глазами серые змеиные глаза Бирона, какими он глядел на неё и на мужа недавно, после памятного заседания верховного совета. Как будто зазвучали снова угрозы, сказанные грубым, властным голосом…

И, холодея в душе, вся оробев, она опять опустилась на подушки, лепеча:

— А… а если и он предаст?!

— Вздор. Свидетелей нет… Да и всё равно: хуже от того не будет.

— Правда твоя. Хуже того, что есть, быть не может! — безнадёжно-тоскливо прозвучал горький ответ. И она снова приподнялась с подушек, как бы желая встретить входящего Миниха, за которым следовало человек десять кадет и адъютант его, Грамматин, бывший раньше адъютантом принца Антона.