В сетях Твоих

* * *

– Помнишь, щуку тут поймал зимой, большую? – Мы с Колей сидим у горящего костра на берегу. В пяти метрах тихонько плещется вода о прибрежные камни. Ночь светла. Комаров разогнал дым, и мы наслаждаемся теплым воздухом, горячим чаем и дружеской беседой.

– Помню. Толстая такая, как поросенок. Полюбило тебя озеро.

– Как так – полюбило?

– Да вот, рыбу какую дало. Может, первый и последний раз в жизни, – он печально вздохнул. – Хорошее озеро, доброе. Не слышал, чтобы утонул здесь кто.

Озеро согласно приборматывает мелкой волной. Потом вдруг раздается громкий, пушечный удар о воду. Я вздрагиваю.

– Не боись, бобер шалит, – Коля жмурится от дыма или от удовольствия. – Вкусный бобер. Копченый особенно.

– Да ты угощал меня. Почками. Я тогда еще московскому другу СМС написал: «Сегодня ели почки бобра».

– А он чего?

– Ответил завистливо: «Всегда, всегда, мой друг, иди дорогою бобра».

Посмеялись. Поспел чай. Он круто забурлил в солдатском закопченном котелке. Коля бросил в кипяток заварку и поставил на землю к огню – настояться. Вкусный пар пошел от котелка. Внутри созрел вкусный цвет.

Коля с сербаньем прихлебывал из кружки.

– Вот ты рассказывал, что землю не продал бы мне, если б не карельские корни. Почему? – как-то стал меня интересовать этот вопрос.

– А чего. Если карел – природу будешь любить. Жалеть ее. Пришлый – не будешь.

– Да я как-то никогда не думал раньше об этом. Карел – не карел. Русский я. Вон бабка только карелка была.

– Значит, и ты – карел. Я же вижу, – Коля усмехнулся. – И характер говнистый. И сам прижимистый.

Я засмеялся. Мне было хорошо сидеть ночью у костра в лесу.

– Ты вон завтра сходи в старую деревню. Посмотри, как люди жили, – Коля махнул рукой в сторону недалекого древнего дома.

– Да как жили. Как все.

– Э, не скажи. Карелы – особый народ. Их даже викинги боялись.

– С чего ты взял? – я искренне удивился. – Не слышал такого.

– Читал тут. Как дети пяти карельских племен Сиггуну захватили и сожгли, первую столицу викингов. И ворота потом в Новгород принесли. До сих пор в Софийском храме стоят.

– Ну ты даешь! – Коля в очередной раз меня озадачил.

– А ты думаешь, мы в деревне глупые все. Поймешь потом – свобода только здесь и осталась.

– Да ладно, свобода. Вон пьют все кругом.

– Не все, а половина.

– А половина почему пьет?

– Хотят жить как свиньи, вот и пьют, – Коля стал сворачивать тему, не хотелось ему дальше рассуждать почему-то. Может, свое что.

А я вдруг стал думать и вспоминать. Ведь помимо поддельного спирта, помимо зимней скуки, помимо дикого капитализма – есть еще что-то, более глубокое, более нутряное, важное. Я вспомнил, как умер от суррогата мой младший деревенский дядька, еще при развитом социализме. Толя, а кличка почему-то Сидор, я его и дядей никогда-то не звал. Помню, как летом, будучи еще салагой, он пытался выцарапать себе наколку: «Нету лета без июля. А июля без любви». А потом потерял интерес к жизни и спился. Помню, как повесился мой средний деревенский дядька, тогда же, еще в счастливом прошлом. Он был самый активный из братьев, самый талантливый. После службы в десанте (Чехословакия – про Афганистан тогда и не думали) он вернулся в деревню. Женился, родил троих детей, хватался за многое. И все вырывалось из рук. Ему как-то явно не хватало свободы, он хотел жить хоть с маленьким размахом, а ему не давали. Он много ругался со всеми, с начальством колхозным, с родными. А потом тоже подсел на стакан, разочаровавшись. И повесился, удавился однажды на дверной ручке. Записку жене оставил: «Заберу тебя с собой». Через месяц у тети Тани мгновенный цирроз, коллапс печени, смерть – даже врачи удивлялись. Осталось трое малолетних. Вот такие мои карельские воспоминания из детства. И дальше стал я думать, благо Коля уже дремал у костра. Что, думал я, сильнее и страшнее государственного устройства, поддельного спирта и зимней лени? А потом понял – ложь. Которая уже век есть наше государственное устройство, независимо от названий. Ложь и нелюбовь.

Потом я заполз в палатку и заснул крепким сном. Голос озера баюкал и располагал…