В сезон дождей….

Пил я речку из Волги,
Пил из Оки.
След мой чуяли волки
И русаки.

В бор ходил я на лиса

И шатуна,
И до самого низа
Опускалась луна.

Дом бревенчатый ставил,

Подрубал под венцы,
Бога русского славил
От креста в бубенцы.

Бабу русскую сватал,

Брал быка за рога
И ступал куда брата
Не ступала нога.

Уходил – не вернуться,

Как душа в монастырь.
Брал, как чадо на руци,
Оголтелый пустырь.

Думал, выйдет дорога

К самой верной из вех,
И увижу я Бога,
И изыдет мой грех.

Также ширится Волга,

Подступает Ока.
Волчьи выцветет око
На пути к сорока.

Дом, что ставил, осядет

Под осинную падь,
Только мне распознать бы
В старой женщине мать.

Тишина

Мне горько смотреть на старуху
стоящую подле крыльца,
будто б мне отняли руку
и половину лица
выжгло

так, что осталась улыбка…

Но улыбаться —
учиться еще, и жить.

«Я уезжаю. Сквозь проем окна…»

Я уезжаю. Сквозь проем окна
Твоя рука помашет напоследок.
И тот проем, в котором ты одна,
Останется одной из сотни клеток.

Я потерял часть веры и себя

На той горе, в той чаще, той берлоге,
В том озере, в которое, любя,
Теперь другой вбултыхивает ноги.

Прости меня. Себе я не прощу

Того, чему уже без года десять,
И бороду в дороге отпущу,
И отросших волос не стану резать.

Собаку съел. Оставил жить щенка.

Подошвы ног стоптались от мозолей,
Как если б до тюремного звонка
Просроченной какой-то ждал я воли.

Я обернусь. А ты маши, маши!

Не преставай, как будто ветра в парус,
Отдай тяжелый вздох твоей души.
А вместо воздуха – на вдохе я останусь.

«Предел существования в прицеле…»

Предел существования в прицеле —
мерило остановленных и целых,
мгновение – и остывает в теле
вошедшее расплавленное тело.

Не думается и не матерится,

язык, как корень высохший и твердый;
и только лица, лица, лица, лица, лица
живых, перебинтованных и мертвых.

«Телогрейка не греет тело…»

Телогрейка не греет тело,
сапоги не скрипят: «Помоги!»
Что же делать теперь? Просвистело, —
отняло полноги.

Что же делать? Оставить в койке,

будто труп, это тело плевком?
Или выволочься к помойке
и его зашвырнуть далеко.

Ты сказал мне: «Приди проститься».

Я ответил: «Приду», – и в том
уже двадцать, а там и тридцать
долгих лет не заснет твой дом.

«Опустел этот сад…»