В шесть вечера в Астории

Из здания лечебницы вышел Крчма. С интересом просмотрел добычу, которую Камилл нес в носовом платке. Заметил печаль на лице Руженки.

— И ни одного ядовитого — видали? Дитя города, а как разбирается в дарах леса.

— Это все Руженка, я в грибах — ни бум-бум. — Последние слова я мог бы и не произносить. Угрызения совести — неоплаченный долг за приятное настроение по дороге из Праги; один дружеский поцелуй ни к чему бы меня не обязывал!

Провожая Крчму к его пансионату, дошли до бывшего немецкого квартала. Странная тишина… Брошенное жилье, а кое-где домики уже заселены; собачий лай за забором одного из них странно отдается на полувымершей улице., Некоторые окна выбиты, за ними кучи обломков, рухляди — немецкий Иисус Христос смотрит с почерневшего распятия на весь этот вызывающий, мстительный беспорядок, который немцы оставили после себя. Еще одна опустевшая квартира, но эта убрана так, словно ждет новых хозяев, за окном кухни белый занавес с вышитой надписью „Mit Gottes Segen wird alles gedeihen“[34], на стене — глиняная посуда.

Камилл вдруг остановился: за одним из окон, лицом к улице, сидит кукла в замызганном дирндле[35], одна рука оторвана.

И вдруг отчетливо встала перед ним икая картина: фанатичные немецкие женщины в истерике прорываются сквозь оцепление солдат, со слезами восторга пытаются бросить хоть цветочек в автомобиль Гитлера, проезжающий по пражским улицам. „Wir danken unserem Fuihrer! Sieg heil!“[36]

Эта кукла за окном…

— Не взывайте к нашим чувствам, — пробормотал он скорее про себя, не ожидая ответа.

— Да, атмосфера довольно впечатляющая, — Крчма оглянулся на пустынную улицу. — Послушай, Камилл, а может, попытаешься извлечь что-нибудь из этого!.. Заселение пограничной области — вот это тема! Со всем, что к сему относится: люди, в корне переменившие свою жизнь, так сказать, пионерами начинают все сызнова, на пустом месте… Вжиться в чувства тех, кто приехал сюда со всем скарбом, не зная, куда и на что едут, — а их тут встречает мертвая тишина, однорукая кукла в дирндле… Немало и драматических, моментов, напряжения к опасностей — ты хорошо знаешь, сколько тут было случаев саботажа, прежде чем выдворили закоренелых нацистов. Мне кажется, что материала вполне хватило бы на приличную повесть…

Каким мягким тоном говорит, никакой грубоватости… Все-таки болезнь как-то изменила нашего Роберта Давида.

— Но я не верю, чтобы эта так называемая бурная современность могла вдохновлять. По-моему, есть вещи, на которые прежде надо определить точку зрения, оценить их беспристрастно, без эмоций, как бы сверху…

Крчма глубоко вздохнул. Но я-то хорошо видел, как ты подавил снисходительную улыбку» Роберт Давид!

— Да, пожалуй, это тема для большого романа, в котором через аргументированный анализ подходишь к обобщенному синтезу. Я думаю, пока это в твою задачу не входит…

Да-а, срезал он меня!..

— Ив лавине современной литературы о концлагерях это была бы свежая струя, Камилл, — вступила в разговор Руженка, пока еще несмело, но уже стряхивая с себя уныние.

Какая забота о литературных сюжетах для меня! Будто я сам не смогу найти свою тему…

— Благодарю вас обоих за добрые пожелания. Тема привлекательная, но уж больно смахивает на репортаж. Мне бы хотелось чего-то другого, пан профессор: написать о человеческой душе, нечто вроде о «человеке в себе, без особой связи со средой — изобразить проблемы человеческой психики вне времени… Хотелось бы попробовать что-то новое, и я чувствую, что старый реализм для меня не выход…

Крчма остановился, вспушил усы — предвестие воинственного выпада.

— Я не собираюсь навязывать то, что тебе против шерсти. Всегда после больших войн литература начинала сызнова, с новым содержанием и подходя к нему с новых авторских позиций, — но должна же она из чего-то исходить; для данной эпохи и данного общественного устроения это все же традиция реализма. И ты будь любезен не смотреть на нее так уж свысока. Что в чешской литературе заслуживает этого названия — все, что есть в ней чешского и что есть собственно литература, — так или иначе опирается на реализм. Так уж повелось, что всякий достойный этого названия писатель малой нации несет еще одну ответственность, кроме так называемой ответственности перед искусством, Кстати, что касается последней, так ею можно всячески спекулировать, но с ответственностью литературы перед обществом так просто не смошенничаешь!

У этого бывшего атлета-дискобола под ставшим свободным пиджаком выступают лопатки, однако болезнь не слишком его сокрушила, по-прежнему это наш старый воинственный Роберт Давид, Только не следует ему так уж меня поучать…

— Прошу прощения за смелость, но если меня когда-то и захватывала литература, то редко это была литература чешская. На мой взгляд, в такой приверженности к отечественным образцам есть что-то ретроградное (вообще так называемая ответственность перед обществом — балласт, который тянет к земле творческую личность). И сознаюсь, если мне когда и хотелось писать, то, конечно, не после чтения Мрштика или Раиса.