В шесть вечера в Астории

Девушка дождалась, чтобы Крчма сел, и села сама, перекинув через колено красивую ногу. Ее белый халат распахнулся, под ним оказался модный жилет светло-коричневой кожи. Крчма не очень разбирался в дамских модах, однако догадался, что при нынешней послевоенной скудости такой жилет — вещь редкостная. Сноп солнечных лучей, упавший в окно, нашел ее нежное лицо — лицо лисички с каким-то настойчивым выражением больших неспокойных глаз. Когда Надя подносила ко рту сигарету, на запястье у нее слабенько звякали узенькие браслетики — простая бижутерия, зато кулон на цепочке метнул голубой отсверк настоящего бриллианта. Кушетка — несколько необычный предмет для кабинета, скомбинированного с небольшой лабораторией; сдается, Мариан ее таки часто использует… И снова подумалось ему об одинокой, преданно ожидающей Миши… А Мариан в этой ситуации держится с невозмутимым спокойствием!

В дверь энергично постучали, и в тот же миг в кабинет стремительно влетел человек в развевающемся белом халате.

— Графы заполнили? — вошедший только сейчас заметил посетителей. Мариан, познакомив его с Крчмой, ответил:

— Еще одна табличка осталась, товарищ доцент. Я потом принесу вам все сразу.

Меж тем Надя встала, на сей раз с довольно робким видом. Доцент бесстрастно, едва заметным кивком простился с Крчмой — аккуратный пробор в светлых волосах в сочетании с холодными голубыми глазами почему-то придавали ему нагловатый вид. Он еще скользнул взглядом но картонной дощечке на двери с надписью «Делай сразу!», по пепельнице на кушетке с двумя окурками, на которых краснели следы губной помады.

— Мыши, которые околели ночью в лаборатории коллеги Шимандла, еще не убраны. Так что будьте любезны! — строго бросил он Наде.

— Откуда мне было знать, что они сдохли?

— Я был у него, когда он сказал вам это по телефону! — Доцент повысил голос, над белоснежным воротничком на шее у него вздулась голубая жилка. — И, с вашего разрешения, мы не в дискуссионном клубе, а на работе!

Дверь за ним захлопнулась — но, может быть, он не хотел так грохать.

— Интересно, за что его опять изругал Мерварт, что он так…

— Последние слова доцента Пошваржа могли относиться к нескольким адресатам, от одного до трех, — молвил Крчма. — Понимаю, я пришел не вовремя, и сейчас это исправлю. Ты берись за свои графы, а я схожу к Камиллу.

Он и пришел-то, собственно, к Камиллу, но стеснялся об этом сказать. Как стесняются несчастья, перед которым беспомощны. Камилл, мой трудный ребенок, непреходящий укор — или, вернее, неудовлетворенность… Где-то вкралась ошибка, и Крчма тщетно искал виновника, а не найдя, в силу странной закономерности, ответственность за эту ошибку взял на себя. В принципе он одобрял меры, принимаемые после Февраля в высших учебных заведениях — в конце концов, они отвечали его убеждениям, — а вот распространить эти соображения высшего порядка на Камилла он как-то не умел… Плохой из меня судья — но, быть может, хороший отец.

— Как закончу эту нудоту, спущусь к вам, — сказал Мариан.

— А вы знаете, как туда пройти? Я вас провожу. — Надя пристально посмотрела на Крчму, и он понял, в чем особенность этой девушки: ее широко открытые глаза почти не мигали, и это делало взгляд пронзительным; она словно проверяла, какое впечатление произвела на человека, о котором, видимо, многое узнала от Мариана.

Они стали спускаться по лестнице, Надя то обгоняла его, то отставала — какая у нее странная, разболтанная походка.

— Не думала я, что превращусь когда-нибудь в живодера… вернее, в могильщика, впрочем, разница невелика, — начала она сама.

Прошли второй этаж

— Не люблю, когда медленно умирают. — Надя уставила на Крчму свои темные, влажные, немигающие глаза. — А здесь никого не убивают сразу…

— Да, но это же ради доброго дела!

— Так, наверное, говорят все палачи. Миновали надпись «Курить воспрещается».

— Курить нельзя, пять минут отдохнуть нельзя, вообще уже ничего нельзя!

Надя огляделась, куда бы ткнуть окурок; внимание ее привлекла стенгазета институтского комитета Союза молодежи. Под заголовком «Позор тем, кто систематически опаздывает!» значились три фамилии, Надя прочитала вслух: «Надежда Хорватова» — и, с победоносным видом оглянувшись на Крчму, горящей сигаретой прожгла бумагу так, что ее фамилию невозможно стало разобрать.

Крчма ощутил недовольство самим собой. Если молодая супруга Камилла была для него прозрачна как стеклянная, то эта девица чертовски непроницаема — и это для меня-то, который всегда считал, что умеет чуть ли не с первого взгляда угадывать главное в человеческой душе, особенно у молодых! А перед этим разлаженным, негармоничным юным существом способность его пасует; чует Крчма какой-то страшный срыв в этой душе, но не понимает до конца…

— Вы поступаете так для собственного удовлетворения или чтоб шокировать других?

— А мне только и остается, что шокировать…