В шестнадцать мальчишеских лет

Жена, Елизавета Ивановна, безропотно делила с ним трудности. А со временем научилась ему помогать. Прятала листовки, дежурила на улице, пока в квартире совещались подпольщики. Скитаясь по стране, они однажды заехали в маленький, затерянный в Брянских лесах городок Любимово. Сотни три одноэтажных, почерневших от дождей деревянных домов. Кривые, узкие улицы, утопавшие осенью и весной в непролазной грязи. Бесконечные огороды, окружавшие город зеленым кольцом. На окраине Любимова в белом каменном особняке жил директор завода Загрязкин, человек вздорный и неумный, прославившийся кутежами и неумеренным пристрастием к женскому полу. Завод, где изготовлялось несложное оборудование для электростанций, принадлежал проживавшему в Петрограде графу фон Бенкендорфу, чистокровному немцу, происходившему из остзейских баронов. Он кичился тем, что является прямым потомком "знаменитого" николаевского шефа жандармов. Фон Бенкендорф, как и его предок, придерживался самых крайних, реакционных взглядов, делал крупные взносы в черносотенную организацию "Союз русского народа" и ввел на своих предприятиях палочную дисциплину и систему взаимного шпионажа. В Любимово он наведывался редко, раз в пять — шесть лет, и то не потому, что интересовался, как идут дела на заводе, а с целью поохотиться в Брянских лесах на крупного зверя.

На любимовский завод и поступил слесарем Иван Кондратьевич. Здесь он проработал до ноября тысяча девятьсот семнадцатого года. Первое время неграмотные и запуганные рабочие с недоверием относились к "смутьяну", как называли мастера и начальники Ивана Кондратьевича. Но вскоре простая, доходчивая агитация сделала свое дело. У людей словно глаза открылись. Они будто впервые увидели, что их семьи живут в грязных холодных бараках, в цехах дырявые стены, и там свободно гуляет промозглый ветер. А гнуть спину приходится с рассвета до сумерек, директор же с помощью сложной и хитроумной системы штрафов лишает рабочих даже того мизерного заработка, который полагался за каторжную работу. Первые забастовки, первые победы сплотили людей. Со временем Иван Кондратьевич связался с брянскими товарищами-подпольщиками и, опираясь на старых, кадровых рабочих, создал на заводе ячейку социал-демократической партии. Появившимся позже в городе эсерам, кадетам и анархистам был дан хороший отпор. Их крикливая, бьющая на внешний эффект пропаганда не имела успеха среди любимовцев. Основная масса рабочих шла за большевиками… Такая сложилась обстановка на заводе в ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года, когда приехавший из Петрограда большевик Федор Лучков рассказал о взятии Зимнего дворца и бегстве Керенского. Эта весть взбудоражила рабочих. Они остановили станки и собрались в механическом цехе.

…Мимо Семена прошел мастер Накатов, пожилой, с наголо обритым круглым черепом. Он горбился и втягивал голову в плечи, делая вид, что очень немощен и слаб. Но его притворство никого не обманывало. Давно прославился Накатов как верный хозяйский прислужник, его попытки казаться старым и больным вызывали у рабочих лишь саркастические усмешки.

— Был псом, а прикинулся зайцем! — говорили про него.

Накатов брел между станками, опустив голову, но его маленькие, хитрые глазки поблескивали под нависшими бровями, пытливо рассматривая рабочих. От него не укрылось, что в цехе стоит непривычная тишина. Не слышно обычных шуток и смеха, люди сосредоточенны и словно чего-то выжидают. Он знал, что несколько минут тому назад было собрание, и нарочно не входил, понимая, что его все равно не впустят. Теперь нужно было узнать, о чем здесь говорили. Но как? Предателей не было!.. Навстречу Накатову шел Иванцов, толкая тачку с мусором.

— Постой-ка, Егор! — ласково сказал мастер. — Я тебя давно ищу.

— Меня? — испугался парень.

— Да ты не бойся! — покровительственно похлопал его по плечу Накатов. — С тобой хочет поговорить господин директор. Собирайся.

— Сам Загрязкин? — не поверил Иванцов. Его круглые щеки стали серыми, губы оттопырились. Он медленно снял через голову брезентовый фартук.

— Иди за мной! — сказал Накатов и направился к двери, сообразив, что нельзя долго стоять рядом с Иванцовым на виду у рабочих.

— За что? — жалобно заговорил Егор, догнав мастера во дворе. — Я, ей-богу, ни в чем не виноват. Не увольняйте меня, Игнат Петрович, матушка в деревне больная, две сестренки… Всю солому с крыши коровенка подобрала, детишкам есть нечего… Пожалейте, господин Накатов. Лучше оштрафуйте!

Мать у Иванцова давным-давно умерла. У него не было ни сестер, ни детей, ни коровенки, но он хотел разжалобить мастера и склонить его на свою сторону. Егор частенько прибегал ко лжи, когда это было выгодно. И если обман удавался, он хвалил себя за находчивость и презирал того, кто ему поверил. Но мастер шагал, будто не слышал.