В шкуре льва

На этих фотографиях влага в туннеле кажется белой. Белая рубаха на штейгере, белая щелочная отметина на камне, который предстоит взорвать. Все остальное погружено во тьму. Пепельно-серые лица рабочих. Незавершенный мир. Люди работают, пока горит свеча. Они находятся в переднем отделе коры головного мозга Роланда Харриса, лежащего на кровати в своем доме на бульваре Невилл-Парк, в крошечном мире его сна.

Какой странный сон. Молчание людей, выходящих из дыры в земле в облаке пара. Лошади под озером Онтарио. Они глотают воду в миле с четвертью отсюда, возвращают влагу в его тело и выплевывают ее кристально чистой.

* * *

Почти всегда Патрик завтракал в «Томпсон грилл» на Ривер-стрит, где официантка за годы тренировки сумела свести к минимуму движения при заваривании кофе или переворачивании яичницы. Запястья в пятнах ожогов от горячего масла, глаза вечно прищурены от дыма.

Если она и поглядывала на посетителей, то делала это украдкой. Она казалась самодостаточной, казалась неким подводным существом в искусственном желтом свете узкого помещения, выходившего окнами на улицу. В потрескавшихся стеклах колыхались тени. В официантке ощущалось что-то временное, хотя она работала здесь давно. То же самое можно было сказать о большей части посетителей «Томпсон грилл».

Обычно Патрик садился рядом с неубранной посудой и наблюдал, как пальцы левой руки официантки подхватывают чашки и стаканы, пока правая — мышцы, совершая сложное движение, напрягаются под кожей — вытирает стойку. Лишь несколько месяцев спустя он заметил в распоровшемся шве татуировку на ее плече.

Он начал верить, что она обладает могуществом богини и способна покарать или помиловать. Преобразить того, кого она коснулась, схватила за запястье своей крепкой рукой с затвердевшими до самого плеча мышцами, где притаилось таинственное темно-синее существо. Его глаза не хотели смотреть ни на что другое.

Он приколол к стене над кроватью записку: «Водоочистная станция, воскресенье, 8 вечера» — на случай, если забудет, хотя это было единственное приглашение за два года. «Фермер из долины нашел себе жену…» — напевал он про себя, покупая продукты на Истерн-авеню. Патрик любил эту песню. «Нашел себе жену…» — бормотал он, расхаживая между македонцами, словно заучивая пароль. В юго-восточной части города, где он теперь снимал комнату, жили в основном эмигранты, и он ходил повсюду, не слыша ни одного знакомого слова, абсолютно никому не известный. Его единственным зеркалом были люди на улице, македонцы и болгары. Он работал вместе с ними в туннеле.

Он узнал, что по-македонски «ящерица» — гуштер, — и наконец произнес это слово, чтобы объяснить, почему он каждый вечер спрашивает у прилавка с фруктами клевер и вику. Это был прорыв. Женщина посмотрела на него, поправила произношение и прокричала это слово своей соседке. Та, выйдя из-за ящиков, нарисована в воздухе очертания ящерицы. Гуштер? Потом четыре женщины и двое мужчин окружили его, отчаянно пытаясь преодолеть разделяющий их языковой барьер. Его неутолимая страсть к вике озадачивала их. Он отправился в центр города, купил немного вики и вернулся, чтобы показать македонцам. На следующей неделе, когда он шел по Истерн-авеню, хозяин лавки помахал перед ним пучком вики. Вика называлась фи-и. Они перешли к более серьезным разговорам. Живое существо, гуштер, тоже было переведено на македонский. Окружив Патрика, македонцы пытались понять, сколько у него игуан. Он выращивает их на продажу? Конечно, они знали, где он живет, видели желтый свет в его окнах, выходящих на Уайетт-авеню, знали, что он живет один, знали даже, что он съедает банку персиков в неделю. Персики по пятницам. Они послали кого-то за Эмилем, лучше всех говорившим по-английски, и мальчик, появившись, сказал: «Персики по пятницам, так?»

Патрику стало неловко, что о нем известно так мало. Он свел себя почти к нулю. После работы в туннеле под озером он возвращался в сумерках домой. Его радио не выключалось за полночь. Кажется, он больше ничего не делал. Они одобрили его финский костюм. По модата элегантен! Что означало: стильный! стильный! Ему вручили македонский сладкий пирог. И Патрик, окруженный дружбой и участием, неожиданно улыбнулся и почувствовал, как по его лицу к жестким, в македонском стиле усам текут слезы. Елена, великолепная Елена, которая уже год продавала ему вику, сняв с шеи белый шарф, протянула ему. Он поднял глаза и увидел мужчин и женщин, которые не понимали, почему он плачет среди чужих людей, которые прежде были как бы скрыты от него за темными ставнями на его улице, нет, на их улице, потому что он был здесь чужим.