В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту

Я почувствовала то паническое отчаяние и неверие в происходящее, которые не раз видела в лицах людей в предсмертном состоянии. Я поняла, что именно это чувство заставляло людей искать спасения в нетрадиционной медицине и спорных альтернативных методах лечения. Я отчетливо почувствовала, что мне нечего больше терять. Я вспомнила про своих пациентов, которые проводили свои последние дни вдали от собственных детей, чтобы опробовать экспериментальные методы лечения, предлагаемые лишь в отдаленных онкологических центрах. Про пациентов, которые отдавали все свои сбережения на внутривенные уколы витаминов, очищенные травы и тоники. Я вспомнила про свою пациентку, которая непреднамеренно получила передозировку токсичным чаем, купленным в китайском квартале, который она заварила, стремясь родить ребенка после нескольких выкидышей. В тот самый момент все эти случаи показались мне совершенно рациональными.

4 Отдельные слова

Посетители приходили ко мне после обеда, так что мне пришлось научиться притворяться спящей. Некоторые приносили цветы, которые бесцеремонно выбрасывались медсестрами. Они объясняли, что в интенсивной терапии запрещены любые подарки, которые несут хоть какой-то риск инфекционного заражения. Другие приносили журналы, которые я не могла читать, или продукты, которые я не могла есть. И каждый неизменно приносил с собой вопросы, каждый из которых окольными путями приводил к вопросам, на которые ответить было еще сложнее. Сначала мы пробовали вешать на дверь таблички: «Пожалуйста, перед тем, как войти, отметьтесь на сестринском посту» или «Пациент отдыхает, не беспокоить». Как и следовало ожидать, каждый думал, что надписи на табличках относятся к кому угодно, но только не к нему. Тогда я поручила Рэнди дежурить в зале ожидания и вежливо извиняться перед каждым пришедшим лично, говорить, что я отдыхаю, что сегодня был тяжелый день и что мне не до посетителей.

В особенно тяжелые дни я умоляла его разворачивать каждого, кто решит меня навестить.

«Не переживай, дорогая. Я буду твоим питбулем». И он им становился, отгоняя от меня как друзей, так и родственников.

Была такая редкая порода посетителей, которые довольствовались тем, чтобы просто посидеть в оглушительной тишине рядышком со мной. Позже они объясняли, что им нужно было просто меня увидеть, чтобы собственными глазами удостовериться, что я все еще жива. Они тихо заходили и уходили, своим молчанием доказывая, что им только и было нужно, что побыть рядом со все еще дышащей версией меня.

Я отклоняла телефонные звонки, даже когда телефон подносили к моему уху. Я просто отрицательно качала головой.

Не то чтобы я хотела побыть одна или была неблагодарна за оказываемую поддержку и внимание. Просто слова больше не давались мне так легко, как раньше. Чтобы что-то сказать, мне нужно было подстраиваться под свое дыхание – напрягать голосовые связки в тот момент, когда через них на выдохе проходил воздух. Для этого мне нужно было напрягать свой зашитый скобами живот, усиливая тем самым жгучую боль от плещущейся у меня под диафрагмой крови. Из-за сжимающей мое легкое жидкости затрудненное дыхание стало для меня постоянным спутником. Даже если я и была готова стерпеть боль и одышку, мне еще нужно было подобрать и подходящие слова. Они проносились мимо меня, подобно играющим в салки детям. Чем сильнее я пыталась за них ухватиться, тем больше они от меня ускользали.

«Что тебе нужно из дома? – спросила меня мама. – Я принесу утром».

Жестом я показала, чтобы она дала мне ручку, чтобы я могла составить список. Гораздо проще, чем говорить.

Я взяла ручку, занесла ее над листком, и мы втроем принялись на нее смотреть в ожидании появления слов. Я поняла, что не уверена, не разучилась ли я писать. Мне стало любопытно, существует ли какая-то общепринятая норма на время обдумывания слова, при превышении которой принято официально говорить о наличии проблемы. Я подозревала, что эта норма несколько меньше тех долгих минут, что уже успели пройти.

«Мне ничего не нужно», – заявила я, положив ручку.

«Просто скажи мне, что тебе нужно», – предложила мама.

Я посмотрела на нее и поняла, что это тоже мне не под силу. Я просто не понимала, что именно пытаюсь сказать. Огромные куски меня по-прежнему оставались где-то глубоко под водой. Я была человеком, который любил слова. Я катала их, словно подшипники, в своей голове, пока идеальная комбинация не выпадала через крошечное отверстие. Я говорила бойко и членораздельно. Я пока восстановила недостаточно своей личности, чтобы себя узнать. Я заплакала.

«Почему ты плачешь? Просто опиши, что тебе нужно».

Я могла представить отчетливо то слово, которое пыталась сказать. Я ясно видела их стоящими в моем шкафу, однако они были для меня потеряны. На поверхность в итоге всплыла лишь моя оболочка. Какие еще ключевые частички меня остались навсегда под водой?