В сложном полете

— Вы что улыбаетесь, товарищ подполковник? Думаете, вру? Можете не сомневаться. Раз я сказал, значит так и есть.

— Да-а, весь полк знает о вашей объективности и любви к правде…

Еще через два дня вернулся радист Коля. И, наконец, через неделю — сам Хаммихин. Оборванный, изможденный, с исцарапанным лицом, с завязанными грязной повязкой глазами.

Он хромал на правую ногу. Широкое лицо заросло черно-бурой щетиной…

— Радист выпрыгнул вторым. В этот момент раздался взрыв. Больно ударило по глазам. Вроде осколками стекол. На миг потерял сознание. Очнулся — ничего не вижу. Крикнул дважды — все покинуть самолет, и сам полез в люк…

После ухода Хаммихина Вадов, встав из-за стола, сказал:

— Картина ясная. После прыжка командира самолет, видно, увеличил угол планирования. Встречный поток усилился и все же сорвал пламя с мотора. А тут появился ты. Говори спасибо, что научил тебя пилотировать.

— Что теперь с ним будет? Судить станете? Расстреляете?..

— Ну уж сразу и расстреляете. Пусть сначала вылечится, потом решим.

Вадов задумался, побарабанил пальцами по столу, поглядел на меня.

— Видишь ли, Володя. Люди-то разные бывают, в соответствии с заложенными природой качествами, которые и определяют их судьбу. Есть люди-факелы типа Данко. Герои, подвижники, преданные высокой идее, живущие для других, прокладывающие и освещающие дорогу человечеству. Джордано Бруно, декабристы — в общем, штурманы человечества. И есть обычные люди. Так что и живем, и трудимся, и воюем мы все по-разному.

Я не стал рассказывать Вадову о своей стычке с Хаммихиным в полете. Уж очень похоже на сведение счетов. Да и, может, просто сорвался человек…

15

Каких только «чудес» не бывает на фронте, да ещё в авиации! Очередным таким «чудом» в дивизии Панкратова стал подвиг штурмана лейтенанта Дмитриева, пришедшего на одном двигателе с тяжело раненным командиром. Несколько кругов сделал Дмитриев над аэродромом, не решаясь садиться. И наконец, когда горючего осталось в обрез, на глазах у выбежавших из землянок и укрытий лётчиков, приземлился поперёк посадочной на брюхо…

С тех пор многие штурманы с жаром стали учиться пилотированию. Особенно усердствовала в этом молодежь, и конечно Владимир Ушаков. Как же! Это он по поручению комсомольцев ходил за разрешением к самому командиру полка. Да и какому парню не хочется управлять самолётом?! Чувствовать, как он послушно выполняет твою волю, подчиняется малейшему движению рук и ног.

Да и каждому хотелось жить! Ведь если тяжело ранит или убьёт пилотов, то штурман должен гибнуть или прыгать…

С тяжелым настроением возвращались домой. Тягостная тишина, царившая в самолёте, нарушалась однообразным тоскливо-нудным пением моторов, да редкими командами Ушакова. Никому не хотелось разговаривать. Да и о чём?.. Каждому думалось, что именно он виновен в случившемся.

Беда приключилась, когда её меньше всего ждали. На обратном пути от цели. С земли выстрелили всего один раз, да и то, видно, наугад. Снаряд разорвался далеко от самолёта. Разрыва никто и не слышал, но маленький осколок сделал своё дело. Вначале даже и не заметили. Шли ночью, в кабинах было темно. А потом, когда обнаружили, переполошились.

Укладывая командира на полу навигаторской кабины, Владимир горестно думал: «Хоть бы успеть долететь! Может, жив будет?»

Командир хрипел, истекая кровью. Поддерживая его голову, Ушаков спешно бинтовал. Медленно открыв глаза, слабым голосом командир спросил:

— Кто тут?

— Ушаков, — ответил Владимир.

— Володя… знаю… приведешь… командуй… Моим напиши… в Рязань… трое… маленькие… Помоги-и-и. — И дёрнулся всем телом.

Владимир долго сидел в оцепенении, прижав к груди голову умершего.

(Но не Хаммихина — тот опять был в госпитале).

— Володька! Иди-ка сюда! — послышался голос Родионова. — Вроде аэродром чей-то?

— Где? — спросил Владимир, влезая в кабину лётчиков. Приник к стеклу, вглядываясь за борт. — Ничего не вижу…

— Да вон, левее, гляди! Парные огни — красные и зеленые.

Владимир смотрел неотрывно. Наконец его глаза привыкли к темноте и он увидел цепочку разноцветных огней. Оторвавшись от стекла, вопросительно поглядел на Александра.

— Аэродром. Что будем делать?

Сидевший неподалеку Коля Петренко, услышав его слова, сорвался с места.

— Где? Дайте погляжу!

— Как думаешь, чей? — встревожился Родионов.

— Фашистский, чей же больше?

— А если наш? Линию фронта перелетели?..

— Полчаса еще до неё.

— А ты не того? Не заблудился? — сказал Сашка и громко рассмеялся, словно ему на самом деле стало смешно.

— Тебе давно пора знать, что я ни разу не блудил, сколько летаю. А вот ты в самом деле «не того», раз не знаешь, что не прошли еще линию фронта. Почему не ведешь ориентировку?

— Не лезь в бутылку. Я же пошутил, — с глухим раздражением оправдывался Сашка.

— Ребята! Самолеты взлетают! — не поворачиваясь, крикнул Николай.

Ушаков с Родионовым уткнулись в стекла. В темени хорошо было видно, как по полю гуськом двигались треугольнички огоньков: белых, красных, зеленых. «С включенными аэронавигационными огнями взлетают, — подумал Ушаков. — Считают себя в глубоком тылу, в безопасности, гады…»