В сложном полете

Теперь все это бахвальство безвозвратно минуло и больше никогда не повторится. Нормальным человеком стал Гущин и по-нормальному, без криков и угроз, командует. Вот бы с первого дня так!.. Уважаемым бы человеком и командиром стал. Но не зря пословица гласит: пока гром не грянет… Перекрестился и перекрасился Гущин, да, наверняка, поздно. А Вострик, как утка, купается в луже славы, упивается «счастьем победы». Постоянно хохочет да заливается тонюсеньким смешком до слез.

С детства по себе знаю — ничто так мгновенно не поднимает авторитет парня, как победа над сильным противником у всех на глазах. Все слабые и равные сразу становятся друзьями, а сильные — товарищами. Ну, а если повержен самый сильный, то все спешат признать в победителе нового атамана. Как правило, слабых покидают, а к сильным сами льнут, надеясь добиться своих целей с их помощью.

Примерно подобное происходило сейчас в отделении. Ленька Козолупов ходит героем больше, чем сам Вострик. И песни поет те же, что и Вострик. И походку у него перенял, и уже устроил скандальчик, накинувшись на здоровенного, но добродушно трусливого увальня Герку Ромаровского — «уй-уй-уя», грозя тому оторвать башку и брызгая слюной почище Вострика…

Раза два на день Петр говорит мне с сожалением:

— И зачем ты помешал? Я бы прибил. Не-ет, не друг ты, Борька!

Я как-то не выдержал:

— И правильно сделал. Как настоящий друг спас тебя от суда, а ты до сих пор понять этого не можешь!..

Вострик на минуту опешил, потом раздраженно сказал:

— Ну да, друг. С тобой все равно каши не сваришь.

— Если хорошей, то пожалуйста, а плохой не надо.

— Вот видишь! Сам сознался.

— Мне не в чем сознаваться.

Вострик продолжительно посмотрел.

— Если принесу пару бутылок глотнешь со мной?

— Сейчас нет, после выпуска могу.

— Опять сознался. Не-ет, плохой ты товарищ.

— Я уже сказал: в хороших делах я тебе друг, в плохих — нет.

— А настоящий друг и товарищ — во всех делах помощник! — распаляясь, заговорил Вострик. — И в хороших, и во всяких!

Я помолчал.

— Я вижу, тебе хочется командовать, как Гущину. И ничем ты его не лучше. Тебе же надо, чтобы мы жили по-твоему. Как ты скажешь и сделаешь. Ты бы врезал, и мы тоже. Ты бы в город в самоволку, и мы за тобой. Вот это бы были друзья-товарищи! А на самом деле твои подчиненные, подражатели!..

Пока я говорил, Вострик ворочал разгоравшимися глазищами, потом захрипел:

— Борька! Убью-ю…

— Вот ты и показал, какой ты друг и товарищ! Правды о себе нисколько слушать не хочешь. Как Гущин грозился и размахивал дубиной устава, так и ты, к месту и не к месту размахиваешь и грозишь кулаками. В общем, решим окончательно — раз ты меня не уважаешь ни капли, больше я тебе ни в чем не помощник. Спасать не буду. В Среднегорск сегодня же напишу о конце переписки…

После отбоя я долго ворочался не в силах заснуть. Перебирал в памяти дела дня. Вспомнился Вострик.

Гущин тоже хорош. Мог бы улыбнуться или спасибо сказать за то, что отвел беду. Сколько дней прошло — все делает вид, что не замечает меня. Или стыдно?.. До Вострика, кажется, дошло.

Уже перед самым сном шепнул:

— Ладно, не обижайся, ты прав…