Мне, конечно, сейчас же напомнят о другом высказывании Иисуса: о том, что кто разводится, прелюбодействует, и кто женится на разведенной, прелюбодействует тоже81
. Но эти мужественные и строгие слова я лично (может быть, ошибаясь), воспринимаю, действительно, как протест против разводов, но только – разводов у легкомысленной, развращенной, избалованной, безумной толпы, – не столько «плебса», сколько «сметанки» общественной, – той толпы, того «большинства», для представителей которых перемена жены, мужа кажется слишком легким и безответственным делом. Не вижу я, что ли, что было бы безумием одобрять и поощрять такого рода разводы?! Вот, советская власть запретила легкие, безответственные разводы в Советском Союзе, потому что они уже стали прямымЭто безусловно относится к тем случаям, когда разойтись желают и готовы и муж, и жена. Ну, а как же там, где только один из супругов готов к разводу? Там – отдельное решение для каждого отдельного случая, по совокупности всякого рода частностей, как я уже и говорил выше. И все же среди этих отдельных решений я допускаю и разводы. Покидать супруга или супругу, когда они еще любят и преданны, конечно – дело жестокое. Но, по-видимому, и оно становится подчас неминуемым. Да и как может быть иначе? Ведь и принуждать не любящего или не любящую к сожитию тоже жестоко, более, чем жестоко.
Впрочем, вопрос это настолько острый и болезненный, что и тут мне чье-нибудь раненое сердце может возразить: «Хорошо вам рассуждать! вас, видно, не коснулось горе! чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу!..»
Нет. Пишу на основании и продуманного, и пережитого.
Почему Л. Н. Толстой в своих статьях и рассуждениях был более ригористичен, чем в своих художественных произведениях (если не говорить о дидактической «Крейцеровой сонате»)? Не потому ли, что в первых он слушал
Взять хотя бы «Анну Каренину». Мне понятно, что запутавшаяся в противоречиях своего положения Анна должна была или могла покончить с собой, но мне не кажется все-таки, чтобы своим знаменитым романом Толстой доказал ненужность и преступность
«…Я ли не пыталась любить его (Каренина), любить сына, когда уже нельзя было любить мужа? – рассуждает, беседуя без слов сама с собой, Анна. – Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать,
Анна «никогда не сомневалась в религии, в которой был воспитана», но «мысль искать своему положению помощи в религии была ей чужда», потому что «она знала наперед, что помощь религии возможна только под условием отречения от того, что составляло для нее
Опять – жизнь и жизнь! Непреодолимое требование жизни! Что, в самом деле, подумаешь, за «преступление» со стороны бедной женщины, вышедшей замуж не любя и никогда перед тем не любившей: полюбила!..