В споре с Толстым. На весах жизни

Впрочем, если сама «преступница», полюбившая женщина, может считать, что любовь и жизнь – одно, то моралист может объяснить и, конечно, объясняет это увлечением, страстью, ослеплением и т. д. Однако и сам муж, т. е. существо «пострадавшее», оценивает положение, в сущности, точно так же. Вот что, за Каренина, говорит автор романа: «Алексей Александрович стоял лицом к лицу перед жизнью, перед возможностью любви в его жене к кому-нибудь кроме его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была сама жизнь. Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее. Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и там пучина. Пучина эта была – сама жизнь, а мост – та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович» (ч. 2, гл. XVIII).

Мы понимаем, что и автор романа, Толстой, не мог говорить иначе, если он хотел, чтобы мы поверили правдивости его описания.

В том же романе Толстой спокойно констатировал, что Левин не мог успокоиться, «потому что он, так долго мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя созревшим для нее, все-таки не был женат и был дальше, чем когда-нибудь, от женитьбы. Он болезненно чувствовал сам, как чувствовали все его окружающие, что нехорошо в его года человеку единому быти» (ч. 2, гл. XVII).

Главы же о влюбленном состоянии Левина, о возвышенности и чистоте этого состояния (ч. 4, гл. IX, XI, XII–XVI) являются настоящим гимном любви мужчины к женщине – гимном, созданным именно художником, а не моралистом Толстым.

«…Левин чувствовал, что у него выросли крылья… Он чувствовал себя на высоте, от которой кружилась голова, и где-то там внизу, далеко, были все эти добрые, славные Каренины, Облонские и весь мир» (гл. IX).

«Выросли крылья»… Лев Николаевич едва ли знал (а может быть, и знал) об изречении Бетховена: «Музыка и любовь – крылья души» («Musik und Liebe – Flugel der Seele»), но, во всяком случае, он, в подлинном величии своем, умел воспринимать любовь по-бетховенски, что и доказывают названные главы «Анны Карениной». Или главы эти – лишь плод «настроения», «самообмана»?

Однако другое место в них кажется мне еще более существенным и важным, это – описание встречи Левина и Кити в момент приезда его к родителям девушки с целью сделать предложение:

«…Только что она вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам – лучшее его самого, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро приблизилось к нему. Она не шла, но какою-то невидимою силой неслась к нему.

Он видел только ее ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его сердце. Глаза эти светились ближе и ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле его самого, касаясь его. Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.

Она сделала все, что могла, – она подбежала к нему и отдалась вся, робея и радуясь. Он обнял ее и прижал губы к ее рту, искавшему его поцелуя» (гл. XV).

Ну, что ж? Надуманно ли это, неестественно ли, «нехорошо», «безнравственно»? Нет, мы не чувствуем ничего подобного! Тут совершилось величайшее и святое таинство встречи и единения мужского и женского начал – встречи и единения как залога не умирающей и творящей жизни, – и мы, хотим ли мы этого или не хотим, в душе благословляем союз Левина и Кити, как благословляет его автор – художник-правдолюбец.

Тот же смысл имеет поэтическое описание венчания Левина и Кити. Тем же смыслом проникнуто описание первых родов Кити и появления на свет «человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с той же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных» (ч. 7, гл. XV). Все – радость, веселье, счастье, хотя и связанные подчас с физическими и нравственными страданиями, страданиями движения, роста, но все же радость, веселье и счастье, и в глазах религиозных людей – благословение Божие, осуществление им установленного закона.

Левин находит мудрыми, глубокими и подходящими к торжеству слова церковных молитв и утверждений, связанных с обрядом венчания, – и мы их находим такими же: