В споре со временем

Саня — в восторге, узнав о моём возвращении к музыке, которую всегда считал моим призванием. Он даже увидел в этом «подлинный смысл» того, что я осталась в Москве, потому что только здесь, как ему кажется, я могу выйти на «большую музыкальную дорогу». «Стань за эти годы большой блестящей пианисткой!» — призывает он меня, явно не задумываясь о моих возможностях.

Всё, казалось бы, так удачно складывалось… И вдруг — поголовное засекречивание всей лаборатории, независимо от того, над какими темами работает сотрудник: открытой или закрытой…

Профессор Кобозев лежит в Институте Склифосовского, с язвенным кровотечением. Его лечащий врач… Кирилл Семёнович Симонян. Кира тотчас же устраивает мне свидание с Николаем Ивановичем.

Я советовалась не с одним Кобозевым. И с родственниками… И с очень близкими друзьями… И с адвокатом… Всё решить должна я сама.

…Написать?.. Скрыть?.. Написать?.. Скрыть?..

По ещё одному случайному стечению обстоятельств в те же дни заполнить специальную анкету предложили Евгении Ивановне Паниной. Думаем, говорим, думаем, говорим… Что же делать?.. В конце концов, мы с ней увидели только один выход: подать на развод. Тогда данные о муже можно будет дать в графе «бывший муж».

Несколько месяцев тянулась тягостная неизвестность. Утешение я находила в музыке. «Музыкой живу и дышу», — писала я маме.

На ближайшем же свидании — оно было 19 декабря в Таганке — я сказала Сане, что вынуждена с ним формально развестись, чтобы не потерять работы.

В поздравительном новогоднем письме Саня писал моей маме, что он очень рад тому, что я отказалась от своего упрямства и приняла, наконец, решение разводиться с ним. «Это — правильно, трезво и нужно было сделать это ещё три года назад», — заключил он.

Наступил Новый, 49-й год. Я встречала его у Лидочки. И вдруг за новогодним столом меня пронзила мысль: ведь сейчас все члены нашей когда-то «пятёрки» здесь, в Москве. А Новый год встречаем порознь. И так будет ещё и ещё… Стало так горько, что не выдержала и расплакалась.

Но меня отрезвил Кирилл, который очень строго сказал мне:

— Ты решила нести свой крест — так неси его!

Прошло ещё некоторое время, и к великой моей радости меня… засекретили.

Удача за удачей. На время студенческих каникул я еду с самодеятельностью МГУ в Ленинград, где я никогда ещё не была.

Концерты, которые мы давали там каждый день, чередовались с посещением музеев.

Мы выступали на разных сценах, в том числе на сцене Ленинградского университета, Выборгского Дома культуры. Я пишу Сане письмо, сидя в артистической этого Дома культуры и видя множество своих отражений в зеркальных трельяжах. Мы имеем успех. Я тоже. Даже играла на бис.

Позже, отвечая на моё письмо «с ленинградскими видами и с фонтаном впечатлений от Ленинграда», Саня особенно рад, что у меня появилась «профессиональная привычка к выступлениям» и что я попала в Ленинград не просто, а «как победительница среди инструменталистов».

Муж настолько поверил в меня, как в пианистку, что выдвигает лозунг: «Поменьше химии и побольше музыки!» И строит совершенно фантастические планы, как бы мне, минуя консервато-рию, стать исполнителем-профессионалом. Санина склонность к фантастическим умственным построениям без учёта реальности придаёт всему этому комичные формы. Так, он задаёт мне вопрос, не могла ли бы я принять участие «в очередном конкурсе музыкантов-исполнителей». И следом за этим восклицает: «А как бы хотелось дожить до того времени, когда тебя станут передавать по радио!» Однако как раз это не так уже неосуществимо!

26 апреля, в канун нашей с Саней годовщины, я участвовала в концерте для делегатов X съезда профсоюзов, проходившем в Театре Советской Армии. Об этом концерте я написала Сане и ему почему-то пришла в голову мысль, что нас могут транслировать по радио. О том, что концерт действительно передавали по радио, я узнала уже после того, как сыграла 12-й этюд Шопена. Оказалось, что меня слышали очень многие друзья, знакомые, родственники. Но самое главное — муж! «Я почему-то так и думал, что будет Шопен, а не Рахманинов, — писал мне в тот же самый вечер Саня, — слушал — и сердце билось. Как хотелось взглянуть на тебя в этот момент!» Но хоть и не удалось взглянуть, а на душе у него такое чувство, «как будто повидались перед самым праздником».

И нужно же было, чтоб так совпало!..

27 апреля было для нас с Саней любимым днём в году. Если в этот день мы не могли получить свидания, то я старалась всё равно приехать к нему, хотя бы передать передачку, сделать какой-нибудь подарок.

А накануне 27 апреля 49-го года я сыграла своему мужу Шопена.

Участие в этом концерте привело к моему примирению с дядюшкой, с которым я поссорилась за 3 года до того из-за своего мужа. Тогда я дала дяде Воле прочесть заявление Сани с просьбой о смягчении наказания.

Я ждала от него советов, помощи. Вместо того Валентин Константинович стал кричать на Саню, называть его мальчишкой, возмущаться тем, как он посмел… и пр. и пр.

И вот теперь его жена оказалась в жюри во время генеральной репетиции концерта. Она разыскала меня после моего выступления.