В СССР геев не было!

– Они не только в гостиной. Двое еще в нашей спальне, – Миша снова не сдержал смешка, когда увидел округлившиеся глаза Ярослава. – Успокойся, это не Макс с Юлей, и не Мила с Алиной. Ира кормит Алёну, не при всех же ей это делать.

Слава встал с кресла, открыл окно, взял, наконец, сигареты и прикурил, рассматривая знакомый до последнего деревца вид за окном.

– Чёрт, Миш, ну зачем? Ты же знаешь, что я не хочу праздновать свой день рождения, – Ярослав замолчал, затянулся сигаретой, выдохнул дым и обернулся. – С поминального обеда и двух недель не прошло…

– Даже если бы Аня умерла в другой день, в другой месяц, ты говорил бы тоже самое, подставляя лишь другие числа. «Не прошло и месяца» или «не прошло и полугода». Слава, дело не в том, что дата смерти Ани так близко к твоему дню рождения. А в том, что ты до сих пор не разрешаешь себе радоваться. Отказываясь от праздника, ты словно наказываешь себя за то, что ты живешь, а она – нет.

Ярослав Александрович промолчал, лишь снова затянулся, отвернувшись к окну.

– Ты не виноват. Она умерла не из-за тебя, а из-за болезни. Ты её не предавал, не изменял и не делал больно нарочно. Ты просто продолжил жить, после того как она умерла. Это нормально.

Михаил говорил спокойно, без эмоций, без надрыва. Они не раз поднимали эту тему, особенно в августе.

– Твой день рождения праздник не только для тебя, но и для твоих близких. Для детей. Для внуков. И для меня, в конце концов. А последнее время у нас не было ни поводов, ни возможностей собраться всем вместе и просто наслаждаться обществом друг друга, – Миша наклонился вперед, уперся локтями в колени. – Не лишай всех этого дня. И подарок не только от меня. Вся твоя семья помогала: кто-то выбирал, кто-то привез, кто-то собрал. Мы хотели, чтобы тебе было комфортно, хорошо и радостно.

Ярослав тяжело опустился в кресло, закинул ногу на ногу, попытался скрестить руки на груди, но из-за сигареты ему стало неудобно, и он оперся на подлокотник, держа руку над пепельницей, чтобы пепел не попал на столешницу или не упал на ковролин.

– Если не хочешь, чтобы упоминали, что сегодня твой день, хорошо. Я уберу с торта свечи, Мила снимет поздравительную гирлянду, а Даша с удовольствием полопает все шарики…

– Нет-нет, не надо, – Ярослав вдруг засмеялся, трясущейся рукой пытаясь затушить сигарету. – Миша, ты не меняешься. Когда-нибудь, тебе придется научиться перестать угождать мне.

– Никогда, – на полном серьезе ответил Гайдук, не разделяя веселья собеседника, и откинулся обратно на спинку.

Заметив, что его шутка не нашла отклика, Ярослав Александрович встал со своего кресла и присел перед креслом Михаила. Он положил ладони на руки мужчины, несильно сжимая их. С минуту они смотрели друг другу в глаза, и со стороны могло показаться, что они уже научились общаться телепатически. Иногда Слава жалел, что на самом деле это было не так. Было бы очень удобно знать, о чем думает этот заботливый, терпеливый, но при этом до безумия скрытный мужчина.

У Смирнитского было убеждение, что действия всегда лучше слов, и в его семейной жизни чаще всего такая тактика работала во благо. И пусть с Михаилом было одновременно и проще, и сложнее, чем было с Аней, но все же были вещи, перед которыми Гайдук не мог устоять никогда.

Например, проявление Ярославом инициативы в интимных аспектах их отношений.

Слава погладил руки Миши, поднимая темные волоски на предплечьях. Потянулся к нему всем телом, вставая на ноги. Раздвинув колени Михаила, он шагнул к нему, упираясь в край сиденья.

– Ты не обязан делать каждый мой день идеальным, знаешь? – спросил Смирнитский, проведя ладонью по густым волосам Миши. Серебряные пряди, щедро разбавившие черноту, только добавили ему шарма, статусности. И Ярослав это обожал.

– Ты так думаешь? А мне кажется, что обязан, – Михаил Петрович прикрыл глаза. – Никто не знает, сколько нам осталось. Год? Два? Пять? Мы не молодеем… И я счастлив, здесь и сейчас, с тобой. И хочу, чтобы ты тоже это чувствовал.

Именинник покачал головой. Напоминание о том, что их жизнь подошла к закату, в день его рождения было неуместным. Но Ярослав понял, что Михаил имел в виду. Поэтому он его просто поцеловал. Наклонился, на пару мгновений прижался своим лбом к его лбу, а потом уже поцеловал.

Их поцелуи не были похожи на подростковые страстные лобызания, с придыханием, с грубыми ласками губ и танцами языков. Но и не были похожи на мимолетные прикосновения двух уставших родителей, которым не хватает времени даже поесть нормально, что уж говорить про нежность и ласку для партнера.

Их поцелуи были их собственными. Медленными, сухими и уютными. Как теплый плед в дождливый осенний день, когда еще не включили отопление в квартире. Как долгожданная сигарета после тяжелого дня. Как аромат свежих кофейных зерен…