В ста километрах от Кабула (сборник)

Он боком, будто краб, окровавленный, страшный, сцепив испачканные красным зубы, помогая себе автоматом, скрюченный болью, переместился к Шавкату. Шавкат лежал на спине, свесив ноги в воронку, выбитую минным зарядом, и пытался захватить спекшимся черным ртом воздух, но воздуха не было, он не давался, и Шавкат ничем не мог освежить, охладить обгоревшее пораженное нутро, протестующе сипел, крутил головой, силился подняться, но не мог.

Майору вначале показалось, что Шавкат свесил в воронку ноги, но ног у Шавката не было – вместо ног висели две окровавленные мягкие штанины, наполненные мясом и костями; из одной торчала неестественно белая кость с вытекающим из полости маслянисто-жирным мозгом, из другой ничего не торчало.

А вот руки были целы, – хоть и рванул Шавкат автоматные рожки руками и должно было посечь их, а потом уж ноги, но посекло все-таки ноги, вырвало часть живота, а руки остались целы. Перехватив взгляд майора, Шавкат облизал губы, рукою ухватил полу халата, загнул ее, прикрывая себе живот, проговорил неожиданно отчетливо и спокойно:

– Не надо смотреть, командир! Не смотрите на меня!

– Эх, Шавкат, Шавкат, – покрутил головой майор, не выдержал, из груди его выбило глухой стон: – Купили нас, Шавкат!

– Да, командир! Я виноват в том, что вы остаетесь один… Я!

– Ни в чем ты не виноват, Шавкат. Душманы никогда не ставили мин, они не знают минного дела.

– Это сделал… сделал Гордиенко! Гордиенко!

– Я видел его!

– Командир, убейте Гордиенко! Убейте, командир, отомстите, а! За меня, за ребят, а? А, командир?

Из груди майора снова выбулькнуло рыдание, он прохрипел что-то невнятное, задавил следующий взрыд несколькими громкими глотками, поискал глазами Шавкатов «бур» – для того чтобы снять Гордиенко, понадобится винтовка, на расстояние автоматной очереди тот не подойдет, его надо брать где-нибудь на излете пули, километра за три; «бур» Шавката, валявшийся в стороне, был расщеплен, измят, стальной ствол погнут, приклад превратился в дворницкую метлу.

– Ладно, Шавкат, – сказал майор и поскрипел песком, налипшим на зубы, – все, что будет зависеть от меня, я тебе, Шавкат, обещаю!

– Убейте его, командир, убейте, пожалуйста, – просил Шавкат, – убейте! – Глаза его подернулись белесой мученической пленкой, он заговорил по-таджикски, и майор перестал понимать его; он сидел рядом, слушал голос Шавката и вытирал мокрые веки.

На глаза постоянно набегали слезы, лицо Шавката растекалось в них, двоилось, делалось мягким, незнакомым, тело майора встряхивала боль, смешанная с рыданиями.

Да, душманы никогда раньше не ставили мин, не знали этого – группа находила, правда, самодельные заряды, но это были обычные хлопки, а не мины – пустое, лишь для звука; а Шавкат подорвался на настоящей усиленной мине, какие лихо умел ставить малыш Кудинов. И поставил эту мину Гордиенко. Майор покривился лицом, прошептал слезно:

– Эх, Шавкат, Шавкат! Ну что теперь делать?

Шавкат перестал бормотать по-таджикски, взгляд его вновь сделался трезвым, осмысленным, чистым.

– Живым – жить, командир, мертвым – умирать!

– Нет! – резко выкрикнул майор, качнулся в сторону, уперся рукою в песок.

– Я уже мертвый, командир! Все! А вам надо идти дальше. Не, ругайте меня, пожалуйста! Я подвел вас.

– Нет, Шавкат!

– Подве-ел, – с болью протянул Шавкат. – Дайте мне пистолет, а?

– Зачем, Шавкат?

– Я не хочу мучиться, командир. Дайте мне, пожалуйста, ваш пистолет.

– Ты будешь… Ты останешься… – Майор дважды начинал фразу и дважды не мог договорить ее – все, что бы он сейчас ни сказал, будет ложью. Шавкат умрет. И умрет в муке. Жить Шавкату осталось полчаса. От силы час. – А-а! – обреченно произнес майор и прижал руку к глазам.

Лицо Шавката побелело, сделалось мучнистым, чужим – это не Шавкат уже был вовсе; он застонал, проговорил что-то по-таджикски и мученически стиснул веки, выжимая из них слезы. Не открывая глаз, протянул руку к майору, попросил:

– Командир, дайте мне пистолет. Я не выдержу, командир, я боюсь, мне плохо, командир! Ну, пожалуйста! – Голос у Шавката сделался молящим, тонким, майор не мог слышать этого голоса, покрутил головой. – Пожалуйста! – попросил Шавкат.

– Нет! – ответил майор.

– Пожалуйста!

– Нет, Шавкат! – Майор вытащил из сумки индивидуальный пакет, засуетился, не зная, как подступиться к Шавкату, всплеснул руками и тут же выругал себя за этот всплеск: ну будто барынька из романа о благочинных нравах девятнадцатого века!

– Ни к чему это, командир, – горько проговорил Шавкат, голос его начал слабеть, мучнистость на глазах переползла на руки, – руки стали белыми, будто были вырублены из мрамора; с лица мучнистый цвет, наоборот, стал сходить, поддаваясь могильной серости, крупный пот выступил по коже, он появился даже на губах. – Все, командир!

Майор подавил в себе очередной взрыв, пожевал, давя крепкими зубами песок, потом морщась, с трудом одолевая себя, кусая губы, вытащил из обшарпанной мягкой кобуры Макаров – личное оружие, которое майору было положено по штатному расписанию как всякому офицеру, ГТ № 8442, производства прошлого года, коротким движением протянул Шавкату.