В старом Китае

«Записи необыкновенного, сделанные Ляо Чжаем», можно сказать, не боясь преувеличения, являются в Китае одной из самых популярных книг. Книгу эту можно встретить в любой книжной лавке, на любом книжном уличном развале или лотке. Ее можно увидеть в руках у людей самых разнообразных положений и состояний, классов, возрастов. Книгу эту прежде всего читает, читает с восторгом и умилением перед образцом литературной изысканности всякий тонко образованный китаец. Однако и для тех, кто не особенно грамотен, т. е. не имеет того литературного навыка и запаса слов, которыми располагает образованный китаец, Ляо Чжай — настоящий магнит. Правда, такой читатель понимает сложный, весь блещущий литературной отделкой текст из пятого в десятое, но даже самая фабула — это причудливое смешение мира действительности с миром невероятной фантастики — пленяет его полностью, и он не менее образованного знает содержание четырехсот с лишком рассказов. Но популярность Ляо Чжая проникает гораздо глубже. В Китае даже совершенно неграмотный народ далеко не чужд литературной пищи. В Пекине, за воротами маньчжурского города, на главной улице, ведущей к храму Неба, в чайных и ресторанах я часто слушал шошуды, — рассказчиков для народа, обладающих особым талантом и уменьем переложить текст и даже стиль Ляо Чжая на особую ритмическую разговорную речь. Многое здесь дополняется несравненной дикцией, мимикой и редким даром ритмической импровизации. Впечатление от таких рассказов исключительное. Здесь совершается художественное претворение книжной, непонятной речи в живую и понятную, и неграмотный китаец, не имеющий возможности получить образование, оказывается приобщенным к достоинствам Ляо Чжая, чувствуя, что Ляо Чжай рассказывает вещи, ему родные, милые и понятные. И тем, кто видел, как внимают слушатели своему шошуды, становится ясно, как глубоко проникают нити культуры в толщи этого удивительного народа.

Однако талантливый повествователь — это только одна ветвь в лаврах Ляо Чжая. При всем уважении к его безграничному вымыслу, китаец читатель не меньше ценит в нем необыкновенное мастерство литературного приема, заключающееся в обработке народного поверья на изысканно литераторский лад. Ляо Чжаю удалось приспособить утонченный литературный язык к изложению простых вещей. В этом живом соединении рассказчика и ученого Ляо Чжай поборол прежде всего презренье ученого к простым вещам. Действительно, китайскому ученому, привыкшему сызмальства к тому, что тонкая и сложная речь передает исключительно важные мысли — мысли Конфуция и древних мастеров литературы и поэзии, — такому ученому всегда казалось, что так называемое легкое чтение есть нечто вроде исподнего платья, которое все носят, но никто не показывает. И вот, является Ляо Чжай и начинает рассказывать о самых интимных и простых вещах таким языком, который делает честь самому выдающемуся писателю классической кастовой китайской литературы. Совершенно отклонившись от разговорного языка, доведя это отклонение до того, что поселяне-хлебопашцы говорят у него языком Конфуция, Ляо Чжай придал своей литературной отделке такую насыщенность, что фраза порой являет собой сплошной намек, остроумие оказывается заключенным в двойной смысл каждого слова.

И вот вышло так, что повести Ляо Чжая, несмотря на их народный сюжет, стали самым дорогим и самым распространенным чтением среди кастовой китайской интеллигенции. Поскольку неграмотный китаец с жадностью набрасывается на сложную фабулу превосходного рассказчика, переживая всем своим существом взятое от плоти его и кости содержание, постольку ученый ценит богатый, живой, обаятельный, неподражаемый стиль этих повестей. Таким образом, нет пределов их популярности, вряд ли имеющей конкурента на всем свете.

Сейчас, возвращаясь в Пекин, жажду дорваться до работы, мечтаю о переводах, в частности о переводах повестей Ляо Чжая, которые начал перед отъездом.

Если бы удалось мне достойным образом передать содержание повестей русской литературной речью! Пора, наконец, разрушить представление наших русских читателей о китайской литературе, как собрании курьезных афоризмов и скучных рацей. Сколько раз я вызывал самое искреннее удивление русских интеллигентов, говоря о китайской литературе, как о литературе мировой, сокровища которой лишь сокрыты от нас за семью замками нашего незнания и непонимания. (Сколько раз меня спрашивали: «Что, у китайцев и поэзия есть? И рифмы?!»)

Китайская литература есть литература тысячелетий, отразившая жизнь человека во всех ее фазисах. И, следовательно, ей свойственны все те проблемы, которые испокон веков мучили человека желанием найти правду и выразить ее в прекрасном слове.