В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945

С военной точки зрения в период между военными кампаниями в Польше и во Франции Германия оставалась в одиночестве. Италия, единственный союзник, заслуживавший внимания, с началом войны отказалась от своих обязательств и продолжала занимать двусмысленную позицию страны, «не находящейся в состоянии войны». Гитлер был сильно разочарован, но, видимо, не осознавал, что в этом частично была и его вина. В январе 1940 года диктатор на время смирился с оценкой, прозвучавшей в докладе отдела «Л» по результатам исследования, проведенного по просьбе Йодля. В докладе говорилось, что Германия не может рассчитывать на серьезные выгоды от участия Италии в этой войне, главным образом, ввиду ее, предположительно, огромных потребностей в военном имуществе. Примерно в это время Гитлер велел собравшимся у него главнокомандующим «распространить ложную информацию» и назвал, видимо, среди тех, кому эта информация предназначалась, генерала Марраса, итальянского военного атташе в Берлине. Все это не очень стимулировало ОКВ заглядывать вперед и разрабатывать основы союзнической стратегии с Италией, как не давало и исходной базы для подобной работы. Ситуация в значительной степени изменилась 19 марта, когда Гитлер «вернулся сияющий и чрезвычайно удовлетворенный встречей с дуче, который теперь, кажется, готов к вступлению в войну в ближайшее время»[60]. Однако единственным документом, послужившим основой для предложений по взаимодействию, была карта расстановки сил, которую Гитлер взял с собой на первую встречу с Муссолини и которая, как всегда и на более поздних этапах, содержала много преувеличенных цифр с целью ввести в заблуждение и союзников, и противника[61]. Было всего 157 с половиной дивизий, способных начать боевые действия, но карта показывала 200 соединений германской армии, цифра эта получилась, главным образом, за счет включения ста тысяч человек из армейского пополнения. Поэтому с германской стороны первоначальный энтузиазм неестественно быстро уступил место разочарованию, и с большими сомнениями штаб приступил к разработке главных целей единой стратегии, чтобы было о чем говорить на совещаниях по стратегическим вопросам, когда оба штаба союзников встретятся, чтобы ближе «войти в контакт». Такой настрой хорошо иллюстрирует одна запись в дневнике Йодля, сделанная им несколько дней спустя:

«Рассказал фюреру, как мы предполагаем вести предстоящие обсуждения с итальянским Генеральным штабом. Сначала запросить через военного атташе в Риме, как они думают, чем могут нам помочь. Затем перейти к обсуждению возможности операции по форсированию Верхнего Рейна. Никаких штабных переговоров, пока мы не выложим наши карты»[62].

Вскоре стало ясно, что итальянское военное руководство по-прежнему полностью против вступления своей страны в войну и, соответственно, еще меньше, чем мы думали, склонно начинать более тесное взаимодействие. Меморандум маршала Бадольо, в то время начальника штаба Верховного командования, от 4 апреля 1940 года содержал следующее: «Не должно быть обязывающих отношений с германским Генеральным штабом; они цепкие и властные по натуре и стремятся подчинить Италию собственным целям и воле». 11 апреля 1940 года генерал Грациани, тогда начальник Генерального штаба сухопутных войск, писал: «Контакты с Берлином следует ограничить общим обменом мнениями». Посему едва ли удивительно то, что никто не подумал о подготовке к созданию такого типа штаба, которому обе стороны поручили бы разработку стратегии совместных военных действий.

Такое положение сохранялось весь период, в течение которого державы оси проводили общую стратегическую линию. Оно возникло главным образом от недоверия (не без оснований) Гитлера к окружению Муссолини и потому нежелания раскрывать им свои планы заранее. Итальянцы со своей стороны начинали с «параллельной стратегии», но постепенно вынуждены были более или менее увязывать свои планы с планами Германии. Гитлер отказался надавить на них сильнее, чтобы «не вызвать раздражения у дуче и не нанести таким образом урон самому ценному связующему звену в оси – взаимному доверию между двумя главами государств». Последующие события показали, что, скорее всего, истинной причиной позиции фюрера было желание сохранить авторитет Муссолини, поскольку тот был реальным сторонником «политики оси» в Италии и должен был привлечь на свою сторону народ, вооруженные силы и, что не менее важно, королевскую семью.