В степи и в горах

Чернела юрта и сложенная из камней овчарня. Края дыры, бывшей входом в каменную овчарню, обметало лохматым куржаком: осел пар от овечьего дыхания.

Откинулась войлочная дверь юрты рядом с овчарней. Высунулся Даулет. Позвал Куцего. В юрте сидел Кашкарбай, ел. Даулет принёс собачью миску, наполнил кашей, сваренной с сушёным мясом. Куцый жадно сунулся в миску, но Кашкарбай отнял её. Ногой вытолкал Куцего из юрты, поставил миску в снег и сказал:

— Нечего тебе делать в юрте: теперь будешь за Красного.

Пёстрый маячил на дальнем краю отары. Он потрусил навстречу Куцему. Поравнявшись с Куцым, Пёстрый отвернулся и хрипло выдохнул, этим сердитым звуком выражая, должно быть, своё недовольство. Дескать, явились — не запылились, болтаетесь невесть где, а я работай за вас.

Куцый, как бывало вместе с Красным, раз-другой обогнул краем отару. Затем, проваливаясь в снег, выбрался на обтоптанный овцами холмик. Стоял — глядел, как кормятся овцы.

Десятка полтора овец, и среди них Баран — Завидущие глаза с подружками, отдалились и мало-помалу разбрелись. Куцый спустился с холмика поглядеть, как Даулет и Кашкарбай тащат в низину большущий чёрный камень.

Люди, упарившись, отдыхали.

— Конца нет этой работе, — сказал Даулет.

— …В прошлые вёсны, как спускались в степь, — отвечал Кашкарбай, — я стаскивал в кучу камни. А прошлой зимой мы с тобой закончили выкладывать овчарню: есть где укрыться от метели овцам. А теперь закладываем эту промоину.

— Проклятая промоина поглотит ещё тысячу камней! — Даулет вытер лоб подкладкой шайки.

— Ты ещё молод, соберёшь и тысячу камней. А если не успеешь — сын твой закончит. И когда его вместе с отарой запрут снега в горах, здесь пройдут трактора и возы с кормами.

— А другого пути в здешнюю долину нет? — спросил Даулет.

Отец не ответил ему. Даулет понял, что нет сюда другой дороги. С маху вбил под камень ручку лопаты.

Куцый развернулся и снова выбрался на утоптанный овцами холмик. Тянул голову — глядел на овец.

Место, где паслись овцы, было низкое. Летом, при дождях, сюда сбегалась вода, и росла оттого обильно чилига и какая-то долгая, кучками, трава.

Добежав до пучков травы, троица во главе с Бараном — Завидущие глаза поспешно бросилась обкусывать верхи. И тут же бежала дальше, завидев новые пучки.

Солнце заканчивало свой по-зимнему короткий путь. Стали глубокими тени в складках гор. Объехал отару Даулет, покрикивая, заворачивал овец. Так рассчитывал, чтобы к потёмкам отара неспешно приблизилась к каменной овчарне.

Не видел Даулет, как делает крюк Куцый, чтобы выйти навстречу отбившейся троице. Местами щенок плыл, так глубоки были снега. Когда он выкатился под ноги Барану — Завидущие глаза, вместо рычанья у него вышел хрип. Баран обошёл щенка, будто куст чилижника, и потрусил прочь. Не от Куцего он убегал, он щенка и не заметил, а припустил за подружкой. Овца та, самая резвая из троицы, пробиралась к дальним, на отшибе, кустикам.

Ярость сделала Куцего сильнее. Он догнал барана, когда тот погрузился в набитую снегом низину, вцепился в заднюю ногу. С верещаньем Баран — Завидущие глаза рванулся, выдернув Куцего из снега, и побежал.

Куцый выгнал троицу к овчарне в глубоких сумерках. Пёстрый, увидев, что не Красный гонит троицу, а щенок, подскочил было к барану, чтобы «добавить» ему. Но оскалился на пса Куцый — не мешай, мол, — и в смущенье отошёл Пёстрый.

Было у них ещё несколько стычек, и Пёстрый признал Куцего хозяином другого края отары. А в овечьей памяти Куцый заменил Красного.

Кончилась и эта зимовка.

Взматерел Куцый. Голова у него стала крупная, лапа тяжёлая, а голос густой.

Славное лето пришло вслед за этой зимовкой. Дни его слились в один долгий и солнечный день, а ночи — в краткую тёплую ночь. Отара снова паслась на летнем пастбище. Кашкарбай спал мало, ночами он был возле отары, но гнал от себя Куцего: пастушеский пёс должен выспаться за лето. Куцый ненадолго уходил, возвращался на рассвете, и они играли в свою любимую игру. Кашкарбай спрашивал, где растёт «борода дикого козла», и Куцый показывал.

Кашкарбай просил показать ревень. Куцый убегал, возвращался и приводил на склон холма, поросший ревенём. Все эти травы овцам вредны.

Кашкарбай хвалил пса и пояснял: взрослые овцы ревень не едят, а ягнята, бывает, и общипывают.

КАК ЧЕСТВОВАЛИ СТАРОГО ЧАБАНА

В конце сентября, в ветреный день, когда тени бегущих облаков испятнали степь, на поселковую площадь из ближайших домов снесли столы и стулья.

Богатое было застолье: резаные, залитые постным маслом помидоры разносили тазами, а варёную баранину — подносами.

Старый чабан Кашкарбай сидел за главным столом среди почётных гостей, приехавших из областного города и даже из столицы — из Алма-Аты. Чествовали его, большерукого темнолицего старика с двумя золотыми звёздами на лацкане пиджака. Ждали, что старый Кашкарбай передаст свою отару другому чабану; на выбор ему назвали двух.

Председатель тихонько послал за пастушеским посохом: к кабинете у него стоял для таких случаев новенький посох. Полагалось при передаче отары сказать наказ и преемнику вручить посох.