В сторону южную

Они напрасно так растерялись. Напрасно Саша отвернулась, чтоб не узнала, отстранилась от Максима. То, что увидела, не ужасной неожиданностью предстало, но лишь подтверждением ее, Галининой, ненужности и неуместности здесь. По особой своей привычке быть готовой к самому худшему, чтоб не разочароваться никогда, предчувствовала плохое, ждала его и, когда оно приходило, принимала покорно. Так случилось и теперь. Но горькая гордость своей защищенностью, защищенностью, о которой не знали ни те двое, ни Воронцов, утешала недолго. Чувствуя, как близки слезы унижения, Галина, чтоб удержать их, не сидеть вот так, сгорбившись на постели, принялась складываться. Решение пришло легко, и она, вынимая из шкафа стопки белья, платья, только удивлялась, отчего так долго не видела этого естественного и единственно правильного выхода. Отчего оставалась здесь в скуке, в безделии, в нехорошем, тоскливом и растерянном состоянии души, когда дома дети неприкаянные толкутся целыми днями в «Теремке». Она представила их, жалких сирот. Сидят смирно на диване в холле, поджав ноги, пока Раиса пылесосит ковры, мусолят старую книжку, оставленную кем-то из постояльцев, перешептываются тихонько.

А она здесь, видите ли, страдает. И вяжет. Полземли для того проехала, чтобы повязать и пострадать на балкончике, молчаливой и тягостной обузой присутствовать при развлечениях чужих и безразличных к ней людей. Права Саша, бездарно все у нее получается. Дома уже скоро можно будет ходить в тайгу, уезжать на водохранилище, можно повести детей в Оленёк или в Кемпендяй, смешное место. Она поймала себя на том, что впервые назвала поселок «домом». Не о кишиневском, оставленном, не о деревне родной так подумалось, а о том, далеком, где все коттеджи знала наизусть, все дорожки. Где ждали ее на ГЭС, в клубе, а в маленьком розовом ПДУ вспоминали, наверное, каждый вечер. Там Еремеев мрачно, затаив обиду, готовил роль Полония. Гамлета не доверили, хоть Галина и настаивала; Еремеев обладал той истинной, данной природой страстью к лицедейству, что, воспитанная на рваных кинолентах в сельском клубе, жила невостребованной в дурашливом, угреватом работяге.

Но все сказали «ненадежный», «и прыщей много, — добавила Раиса, — какой ты Гамлет с прыщами». На злой выпад этот Еремеев не ответил, но повадился в больницу, загорать под кварцем. Результаты не замедлили сказаться. Неделю ходил с багровым обожженным лицом, потом посмуглел, похорошел и однажды привел на репетицию тоненькую девушку-сверстницу, медсестру из физиотерапии.

Девчонка была глупенькая совсем, нарядилась в лаковые сапожки-чулок, а градусник тридцать шесть в этот день показывал, лаковые голенища потрескались на холоде, и она от старания скрыть огорчение, не подать виду, мол, чепуха все это, мелочи жизни, не понимала, о чем спрашивает Галина, только улыбалась жалко и шмыгала посиневшим носиком.

— Да не до стихов твоих ей, — как всегда прямотой высказываний разрушив неловкость, вмешалась Раиса, — какое там письмо Татьяны! За сапоги небось сотню отвалила?

— Сто двадцать, — прошептала девушка.

— Ну и дурочка. Наверное, Кирюхина удружила, спекулянтка чертова? А тебе деньги, что ли, некуда девать, на барахло такое выбросила? Мне они вообще не нравятся. Эсэсовские какие-то.

— Вам не нравятся, потому что на вас не налезут, — отомстил наконец обидчице Еремеев, — а у Светки ножки тонкие, стройные.

Светка благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Она, кажется, не жалела уже о сапогах, тем более что Еремеев добавил важно:

— Другие купим. Делов-то! Давай басню прочтем «Ворона и лисица», как готовили.

Он стал позади Светы, из-под ее подмышек выпростал огромные красные ручищи, она свои за спину заложила, и, сопровождая ее детскую декламацию запаздывающими неловкими жестами, довел всех до судорог смеха. Остался очень доволен, решив, что прекрасная его выдумка и исполнение принесли успех.

Потом они много раз повторяли басню со сцены, и зал покатывался, так нелепы и забавны были эти двое: тоненькая, беленькая Света и стоящий позади нее на коленях, чтоб не заметили, широкоплечий, меднолицый дылда Еремеев. Он вызвался провожать Галину до Мирного. По дороге говорил, что Светка очень умная, только стеснительная, что за ним любая как за каменной стеной будет, «хлеб веревкой резать не придется», а на аэродроме вдруг совсем по-детски попросил:

— Напишите моей маме, что я самостоятельный. Я ведь не очень-то раньше был… В ПТУ отдала после седьмого. Понимаете? — заглянул многозначительно в глаза.

— Понимаю, — сказала Галина, хотя неясно представляла, отчего отдали его в ПТУ. По причине неспособности к учебе или просто сладить уж никак нельзя было дома.

Тогда же Еремеев попросил привезти Светке сапоги.

— Чтоб такие же, как были, ладно? Мне это важно, — сказал, протягивая конверт. В конверте лежали три бумажки по пятьдесят.

— Много, — удивилась Галина, — я же в магазине буду покупать, а не с рук.

— Вы разберетесь по-хозяйски, — заверил Еремеев, — и потом, дорога, вдруг вам пригодятся.