В сторону южную

Управилась неожиданно быстро, и, когда закрыла замки чемодана, затянула ремни, пришло вдруг чувство пустой и легкой свободы. Комната стала чужой, и те, живущие рядом, далекими, словно, оставляя их здесь, навсегда оставила и ту жалкую, неловкую, какой прожила здесь пятнадцать дней.

О Воронцове думать не хотела. Его приезд, а главное, то, что стояло за этим приездом, еще не свершившись, относилось уже к прошлому, неважному и ненужному. Только пожалела легко, будто не с нею происшедшим, что обидела, может, непонятным своим поступком.

Договорившись с попутчиками о банкете в «Элладе», распростились у пансионата. Игнатенко пошел провожать. Рассказывал о теплице, о том, какие дельные советы дал новый знакомый, оказалось, главный инженер обогатительной фабрики в Мирном, пожаловался, что соскучился уже по дому, вот только съездит в винсовхоз за саженцами и назад, «к милому Северу», — может, только еще в Карпаты заскочит хоть на денек. И вдруг замолк на полуслове, рванулся вперед. Двое мужчин не торопясь шли навстречу. Игнатенко подбежал к ним, обеими руками вцепился в протянутую руку, затряс радостно.

В одном из мужчин Галина узнала Кешу, как-то ходила вечером пировать к нему. Другого, с кем так пылко здоровался Игнатенко, не разглядела, стоял в тени. Но Игнатенко уже махал рукой, подзывал. Прошла несколько шагов и остановилась. Не обращая внимания на возбужденную, захлебывающуюся радостью приятной и неожиданной встречи скороговорку Игнатенко, Воронцов смотрел поверх его головы на Галину. Смотрел с каким-то странным, недовольно-хмурым выражением на лице.

Ничего ненужнее, мучительнее, чем его появление здесь, теперь, и придумать нельзя было.

И, словно спасаясь, оберегая то, что пришло к ней в полусонной счастливой дреме в автобусе, чем жила теперь; словно призрак тяжкий вдруг увидела, повернулась и, к изумлению Игнатенко, пошла торопливо назад, к калитке в железной ограде, отделяющей парк Дома творчества от набережной.

Пошла, чтобы через минуту увидеть в белом свете луны, как, положив привычно, по-хозяйски руки на плечи Максима, ласково заглядывая снизу в его лицо, Саша говорит что-то, и он стоит перед ней покорный, счастливый этими словами и прикосновением ее.

Огляделась, не забыла ли чего. Увидела шаль в кресле у балконной двери, шаль, что связала для Саши. Заколебалась: может, взять. Глупо было дарить после всего, да еще столько шерсти пошло, на две кофты для Раисы хватило бы. Но еще глупее, мелочней забирать с собой. Повесила на спинку Сашиной постели. По многим признакам поняла, что не ночевала прошлую ночь соседка. И сегодня, судя по всему, не придет. Значит, завтра увидит шаль, завтра, когда ее, Галины, уже не будет здесь. Пересчитала деньги, оставалось много. Хватит и сестрам в Москве подарки купить, и детям, и Раисе. Вспомнила о поручении Еремеева. «Вот еще одна покупка». Решила составить список, а то в Москве глаза разбегутся, и перезабудет все. Погасила верхний свет, оставила только лампу настольную. Села в кресло и, не давая себе ни секунды на мысли пустые, придвинула листок бумаги.

В дверь постучали два раза и открыли тотчас.

— Это я, — отрывисто и будто насмешливо известила за спиной Саша. Прошла торопливо через комнату на балкон, будто дело там какое-то неотложное ждало. Постояла, опершись на перила, глядя во тьму, резко оттолкнулась и, застыв в дверях, долго молча смотрела на Галину.

Та сосредоточенно, аккуратным меленьким почерком писала торопливо. Сама не понимала что, лишь бы головы не поднимать, не встречаться глазами с Сашей.

— У нас с ним ничего нет, — громко сказала Саша.

Рука Галины дрогнула и снова, еще быстрее, начала выводить слова.

— Ты слышишь, у нас с ним ничего нет, — требовательно повторила Саша.

— Это меня не касается, — тихо отозвалась Галина.

— Да брось, пожалуйста, — Саша рывком дернула листок к себе так, что перо донизу прочертило жирную линию, — брось. Очень даже касается. Но вот что я тебе скажу, подружка: держись от него подальше. Не для нас с тобой такие. Чего ищет, чего хочет — и сам не знает. Только, в трех соснах блуждая, заденет тебя ненароком, покалечит, а сам и не заметит. Вот так. А теперь пошли, завьем горе веревочкой. Пошли, — потянула за руку, — там земляки твои объявились. Игнатенко блаженный и еще один с ним. Ба-альшой начальник.

— Мне не хочется, — крепко вцепилась в ручку кресла, — иди одна.

— Давай, давай собирайся, — равнодушно поторопила Саша. Уже вертелась перед зеркалом, накинув на плечи шаль. — Здорово мне идет. Правда?

Галина невольно улыбнулась искреннему удовольствию, с каким похвалила себя Саша. Была сейчас красива в длинной, до полу спадающей шали, укрывающей всю ее, тоненькую, узкоплечую. Волосы заколола вверх, и белая, незагоревшая шея в рыжих крутых, выбившихся из прически завитках светилась в полумраке матово-молочно.