В сторону южную

— Японский. Передовикам производства в первую очередь давали, а ты, наверное, не передовик, потому и не досталось.

— Да, я не передовик, — тихо сказала Галина и покосилась на дверь соседа.

— Да уехал он. Спрашивал вчера про тебя, давно ли знакомы и все такое, — Саша громко топала по лестнице, — я сказала — первый раз в жизни вижу. Он мужик ничего, фартовый. Жалко, что уехал, по такой погоде самое милое дело песнепьянствовать. У, проклятый, — задрала на крыльце голову, — ни одного просвета. И на Святой тучи. Надолго, значит, зарядил.

Самые худшие ожидания сбылись. Тяжелые облака сочились бесконечным дождем и, казалось, с каждым днем опускались все ниже и ниже. Уже по утрам не видно было близких гор, уже не верилось, что где-то есть солнце, что море синее и теплое, лишь сирень вдоль апельсиново-рыжих ракушечных дорожек парка цвела все пышней и яростней.

Дни, похожие унылым своим распорядком, уходили в безвестность, не оставляя по себе памяти. Единственным развлечением было посещение столовой да ежевечернее кино в маленьком тесном зале. Но за столом с ними сидели две бойкие дамы, которые, не обращая внимания на Галину и Сашу, без конца предавались воспоминаниям о туристических поездках в разные страны. Саше так надоели их незамысловатые былые радости, что раз не выдержала, осведомилась вежливо:

— Вы в Кемпендяе, случайно, не бывали?

— Где? — ошарашенно переспросили дамы.

— В Кемпендяе. Отличный северный курорт, очень весело, на всю жизнь воспоминаний хватит.

Дамы обиделись, стали приходить позже, чтоб не встречаться с грубиянкой.

— Ты зря на них рассердилась. Люди для того и путешествуют, наверное, чтоб было что вспоминать, — сказала Галина.

— А я не рассердилась. Просто противно. Элементарная невоспитанность разговаривать так, будто они одни за столом.

Здесь все были знакомы. В кино громко перекликались, занимали друг другу места, и Сашу злило, когда каждый раз кто-то говорил:

— Простите, сюда придут.

Она чувствовала себя чужой, беззащитной от обид, грозилась наконец устроить скандал, сесть, где хочется, пускай попробуют согнать. Но Галина и здесь находила оправдание:

— Разве у вас в поселке не так? Тоже ведь занимают. Просто мы ни с кем не знакомы, в этом все дело.

Непонятна была эта женщина Саше. Целыми днями писала пространные письма домой. Думала сначала — мужу, а оказалось — Раисе Гудковой. Саша хорошо знала эту Раису еще по стройке, скандальная баба, ушлая, чего ей письма писать. Потом догадалась: Галина хитрая, задабривает, чтоб за детьми лучше смотрела. И скрытная. Первые дни напряжена была страшно, в столовой глаз от тарелки не поднимала, из комнаты не вылезала, Саша видела — боялась знакомого своего встретить. Спросила — отчего так не хочет видеть его, Галина пробормотала что-то невнятное. Но он исчез, будто и не было его никогда, будто привиделся той ночью, и Галина вздохнула свободнее: звала гулять, не нервничала, торопясь скорее открыть дверь, скрыться в комнате.

Появился он через неделю. Сидели на балконе, говорили о пустяках. Галина, как всегда, с вязаньем. Слушала внимательно, а руки безостановочно, мелкими движениями, шевелили спицы. Саша рассказывала, как норковую шубу добывала себе. Ходила на охоту с бригадиром за соболем, собирала бруснику, грибы в тайге. Шубу продавал Центросоюз и часть стоимости требовал оплатить дарами природы.

— Сколько ж ты брусники собрала? — с восхищением спросила Галина, даже про вязанье забыла, ждала ответа.

— Сто килограмм и грибов столько же. Да я не одна. Мне мужички помогали, им развлеченье, а мне польза.

— Какие мужички?

— Ну, бригада моя.

— Какие хорошие они, — Галина зашевелила губами, считая петли.

— Когда спят, — добавила Саша и засмеялась.

Ее почему-то умилял тонкий, очень прямой пробор в темных, гладко причесанных волосах Галины. Когда сидела вот так, опустив голову, укрытая теплым красивым платком с большими кистями, ужасно беззащитной казалась. Саша и для себя попросила связать платок, представляла, как и она станет такой же женственной, трогательной. И смеялась над собой: перед кем притворяться, перед своими мужичками, что ли, да они и не заметят платка, и всякая там женственность ее, умиление ни к чему им.

Им нужна она, Саша, такая, как есть. Та, что с начальником стройки сцепиться может без боязни, с криком, с нахальными шуточками, та, что, когда эскаватор поползет вниз по крутому склону прямо на них, онемевших от ужаса на дне стакана, вскочит на подножку, заорёт пополам с чудовищным матом прямо в ухо перепуганного, бессмысленно дергающего рычаги водителя: «Разворачивай гусеницы!» А главное, та, что соображает получше их, умеет быстро и четко распределить порядок работ, зло оборвать недовольного, упрямого Махмуда переспорить.

И, глядя на нежные завитки на шее Галины, под тугим пучком волос, Саша размышляла о том, что есть вот женщины, вызывающие желание помочь, оградить от всяких бед и забот, а она всю жизнь брала все на себя, за все отвечала, и как это несправедливо, и как хочется стать вот такой милой, уютной, беспомощной, чтоб за тебя кто-то хлопотал и думал.