В сторону южную

— Странно, — сказала она, глядя вслед деловито протрусившей куда-то мокрой собаке, — странно, что ты мужика себе не нашла, такие, как ты, очень нравятся мужикам.

— Ты знаешь…

— Стучат, — Саша вскочила, протиснулась торопясь в узенький проход между стеной и стулом Галины. Ударилась больно о край стола, когда влетела в комнату, охнула, но не остановилась, подбежала к двери. Стук повторился, твердый, настойчивый. Саша открыла, в сумраке маленькой прихожей не сразу узнала соседа, догадалась, лишь когда сказал:

— Здравствуйте. Ну, как вы тут поживаете под дождиком?

— Ничего, — протяжно ответила Саша, разглядывая его спокойно. — А вы что ж так долго пропадали?

— Дела… В дом не приглашаете?

— А это не только мой дом, есть еще хозяйка, — Саша обернулась.

Галина стояла в проеме балкона, нелепо опустив длинные руки, смотрела испуганно.

— Человек войти хочет. Можно? — громко, как у глухой, спросила Саша.

— Пожалуйста, — Галина не пошевелилась даже.

— Тогда я сейчас, — он торопливо ушел в свою комнату.

— Ты что, — набросилась Саша, — чего ты, как девчонка, теряешься? Старая баба уже, а ведешь себя… — увидела дрожащий нежный подбородок, затравленный взгляд. — Галя, ты что? Он плохой человек? Хочешь, отошью? — спросила тихо.

— Он… он… — и не успела ответить.

— Устроим маленький праздник, — сосед возник на пороге. Под мышкой бутылка шампанского, в руках кульки, коробка с тортом.

«Этот маленький праздник в честь тебя, малыш!» — вспомнилось Саше, и она неожиданно развеселилась.

— Давайте, — забрала у него торт, свертки. — Мы здесь со скуки подыхаем, тоска страшная, — болтала не останавливаясь, высыпая на стол конфеты, апельсины, миндальные орешки.

За спиной молчали.

— Ну, садитесь, что же вы? — обернулась и увидела, что Галина так и стоит верстой, косички из кистей заплетает.

— Мы не познакомились, — мужчина сделал шаг вперед, протянул руку: — Максим.

— Саша.

Она вдруг разозлилась: «Нанялась я, что ли, ублажать их!» Спросила, глядя прямо в его жесткое, с нездоровыми мешочками под глазами лицо:

— Я думаю, мне лучше уйти, вы поговорите, выясните, как говорится, отношения?

— Пожалуй, — ответил спокойно, без улыбки.

— Не уходи, — попросила тихо с порога Галина, но Саша уже шла к двери.

— Только недолго, а то по дождю не нагуляешься, — сказала с порога, — а еще лучше — шли бы к себе, товарищ Максим, в комнату, раз такое дело, — и аккуратно закрыла за собой дверь.

Он послушался совета. Когда вернулась, мокрая, злая, постучала в дверь, никто не ответил, открыла осторожно, заглянула и усмехнулась зло:

— Шампанское прихватить не забыл.

САША

«Этот маленький праздник для тебя, малыш…» Еще одна дура на красивые слова купилась». Саша собрала со стола конфеты, апельсины, кинула в хлорвиниловый мешок. Подумала, что, должно быть, нехорошее у нее сейчас лицо. За стеной бормотал мерно голос Максима. Судя по паузам, Галина отвечала тихо, не слышно ее было.

Сняла плащ нарядный, боты, навзничь легла на кровать.

«Сколько же лет прошло? А чего думать, Кольке шестнадцать, значит — семнадцать. Арифметика простая».

Мать не вернулась домой ни вечером, ни утром следующего дня, никогда.

В желтом одноэтажном доме на задворках огромной старинной больницы приподняли простыню над чем-то непонятным, чужим и страшным, сунули в руки узел. Молча повернулась, не дослушав каких-то распоряжений и советов, и длинным серым, тусклым коридором вышла в такой же серый и тусклый двор.

Дома положила узел на стол, легла на диван и пролежала неподвижно до вечера. А вечером пришла Валентина Евграфовна, гладила по голове, говорила бессмысленное, утешительно-ласковое, звала к себе остаться с нею и Надей навсегда.

Через неделю, молча, хмуро выслушав увещевания директора школы, учительниц — подруг матери, сказала, что решения своего не изменит, пойдет в ремесленное. В холодной огромной спальне плакала по ночам, укрывшись с головой серым солдатским одеялом, и не знала уже, от какой боли плачет, от той — непроходящей, внутри, или другой — нарывно дергающей в кровавых волдырях на пальцах и ладонях. Когда показала первую свою, корявую, с заваленными гранями гайку мастеру, он молча кинул ее в железный ящик с мусором.

— Давай начинать по новой, и чтоб… — не договорил, увидел ее руки. Оглянулся, не смотрит ли кто, вынул из обитого цинком ящика верстака гладенький, без единой заусеницы, блестящий шестигранник с аккуратной фасочкой у начала резьбы, протянул:

— Покажешь преподавателю. Ну, чего стоишь, иди.

Потом и сама научилась делать не хуже, но ту, первую, не свою, приберегла. Кольцо из нее выточила, отличное колечко получилось, даже мастер удивлялся, хвалил работу.

Через два года, когда уже на заводе работала, на Доске почета красовалась, профком выделил бесплатную путевку в Коктебель.