В сторону Сванна

Вечерами он оставался дома и ждал встречи с Одеттой у Вердюренов или, иной раз, в каком-нибудь летнем ресторанчике в Булонском лесу или Сен-Клу, который они облюбовали, а иногда ходил обедать в один из тех великосветских домов, где когда-то был завсегдатаем. Он не хотел терять связей с людьми, которые — кто знает — могут однажды оказаться полезны Одетте и благодаря которым ему уже и теперь часто удавалось ей угодить. Кроме всего прочего, он так давно привык к светской жизни и к роскоши, что, даже презирая их, он в них нуждался: пускай теперь он считал, что самые скромные хижины ничем не хуже королевских чертогов, но он уже настолько привык именно к чертогам, что ему как-то не по себе становилось в хижинах. Он совершенно так же уважал скромных буржуа, затевавших вечеринки с танцами на шестом этаже по лестнице Д, дверь налево, как принцессу Пармскую, устроительницу самых элегантных приемов в Париже; но, оказавшись в обществе добрых буржуа в спальне у хозяйки дома, он не чувствовал, что пришел на бал, а при виде умывальников, прикрытых полотенцами, и кроватей, застеленных пледами и превращенных в подобие гардеробов, куда сваливали пальто и шляпы, он испытывал такое же удушье, какое почувствовал бы сегодня человек, за двадцать лет привыкший к электричеству, доведись ему вдохнуть запах коптящей лампы или дымящего газового рожка. В те дни, когда он обедал в городе, он приказывал запрягать в половине восьмого; он одевался, мечтая об Одетте, и ему уже не было одиноко: постоянная мысль об Одетте придавала минутам, прожитым вдали от нее, ту же особую прелесть, что и времени, проведенному вместе. Он садился в экипаж, но чувствовал, что эта мысль запрыгивала одновременно с ним и устраивалась у него на коленях, как любимый зверек, которого возишь повсюду и без ведома сотрапезников берешь с собой за стол. И Сванн поглаживал этого зверька, согревался его теплом, это было незнакомое томительное ощущение — по телу пробегала легкая дрожь, от нее перехватывало дыхание и щипало в носу, — и Сванн вставлял в петлицу букетик водосбора. Последнее время — особенно с тех пор, как Одетта представила Вердюренам Форшвиля, — Сванну нездоровилось, он чувствовал себя усталым и рад был бы перебраться в деревню — отдохнуть. Но пока Одетта оставалась в Париже, ему не хватало смелости уехать хотя бы на день. Было жарко; стояли прекрасные весенние дни. И пока через весь каменный город он катил в чей-нибудь загородный дом, перед глазами у него беспрестанно маячил его собственный парк в окрестностях Комбре: там-то уже с четырех часов дня налетал ветер с полей Мезеглиза, и в беседке, притаившейся в тени грабов неподалеку от грядок со спаржей, было так же прохладно, как на берегу пруда, среди шпажника и незабудок, а во время ужина вокруг стола качались ветви роз и смородины, подвязанные садовником.

Если встречу в Булонском лесу или в Сен-Клу назначали ранним вечером, а особенно если собирался дождик, означавший, что «верные» могут разъехаться по домам раньше обычного, он уезжал из гостей сразу после обеда, как только вставали из-за стола; так что однажды принцесса Делом (у которой обедали поздно), видя, как Сванн сразу после кофе заторопился в Булонский лес к Вердюренам, заметила:

— Честное слово, был бы Сванн лет на тридцать старше да с больным мочевым пузырем, ему было бы простительно так уноситься. Он же просто издевается над нами.

Он надеялся на Лебяжьем острове[225] или в Сен-Клу найти те же весенние радости, что и в Комбре. Но на уме у него была одна Одетта, поэтому он не замечал ни аромата листвы, ни лунного света. Его встречала фраза сонаты, которую наигрывали на ресторанном рояле. Если рояля не было, Вердюрены прилагали массу стараний, чтобы его принесли из какого-нибудь номера или из столовой; это не означало, что они вернули свою благосклонность Сванну, ничуть не бывало. Но идея доставить кому-нибудь утонченное удовольствие будила в них, пока они все для этого готовили, мимолетное чувство сердечной симпатии, пускай даже они недолюбливали того, кому благодетельствовали. Иногда Сванн говорил себе, что вот и еще один весенний вечер проходит, он заставлял себя присмотреться к деревьям и к небу. Но при Одетте его трясло от возбуждения; с некоторых пор его не покидала легкая болезненная лихорадка; поэтому не было в нем того блаженного покоя, без которого впечатления от природы до нас не доходят.

Однажды вечером на обеде у Вердюренов Сванн сказал, что на другой день поедет на встречу со старыми товарищами; Одетта ответила прямо за столом, при Форшвиле, который теперь стал одним из «верных», при художнике, при Котаре:

— Да знаю я, что у вас завтра эта встреча; значит, увидимся уже у меня, только не приезжайте слишком поздно.