В стране драконов

– Вот почему мы всегда подолгу откладываем свои мечты! Потому что, дерзнув позволить себе мечты, мы рискуем начать процесс их реализации… И мечты не обязательно должны быть величественными. Я знаю одну женщину, которая мечтает о подписке на журнал, посвященный «мыльным операм», и другую, которая хочет раз в неделю есть на ужин макароны с сыром. Мечты могут быть любого калибра, какого пожелаете. Но важно, чтобы у вас была собственная мечта.

Доктор Брайен вновь обводит взглядом зал. Ее глаза вглядываются в лица сидящих людей, ряд за рядом, пока не останавливаются на мне.

– Как вы думаете, что вам нужно, чтобы осуществить свою мечту? – спрашивает она.

Все смотрят на меня. Я не знаю, что сказать. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. На меня еще никогда не смотрели столько людей одновременно. Я не знаю, что делать.

– Думаю, Мартин сказал бы, что нужно упорно трудиться, – подает голос мама. Она говорит за меня, пытаясь заполнить паузу, которая разверзлась передо мной, как открытая рана. Я готов провалиться сквозь землю.

– Но я хотела бы знать, что думаете вы, Мартин, – говорит доктор Брайен, глядя прямо на меня. – Это ведь вы – Мартин, верно? Я хочу, чтобы вы сказали мне, что, по вашему мнению, нужно человеку, чтобы осуществить свою мечту.

Бежать некуда. В зале воцаряется абсолютная тишина, пока я навожу головную мышь на ноутбук и начинаю работать переключателями. Спустя несколько минут, которые кажутся мне вечностью, я наконец готов ответить.

– Нужно, чтобы тебе дали шанс самостоятельно решить, в чем заключается твоя мечта, – говорит мой компьютерный голос.

– Что вы имеете в виду, Мартин?

Я снова и снова щелкаю переключателями.

– Люди должны помочь человеку выяснить, в чем состоит его мечта. Они должны дать ему возможность мечтать.

– О нет! – восклицает доктор Брайен. – Я с вами решительно не согласна. Разве вы не понимаете, Мартин? Нельзя просить других людей дать вам разрешение мечтать. Нужно просто делать это.

Я не уверен, что понимаю, что имеет в виду доктор Брайен. Всю мою жизнь люди кормили меня, выбирая за меня еду, меня укладывали в постель, когда решали за меня, что я устал. Меня одевали так, как считали нужным, и разговаривали со мной так и тогда, как и когда хотели заговорить. Меня никогда не спрашивали, чего хочу я сам. Я не знаю, как самостоятельно принимать решения, не говоря уже о том, чтобы мечтать… Я смотрю на нее. Я так много знаю об ожиданиях других людей – и так мало о своих собственных!

Но что, если она права? Может быть, мне пора принимать самостоятельные решения теперь, когда я обрел свой голос? Я только начинаю понимать, что где-то в конце этого путешествия, вероятно, ждет меня та самая свобода, которой я когда-то не мог себе и представить. Я смогу быть человеком, которым хочу быть; но дерзну ли я мечтать о том, что это за человек?

21: Тайны

Необычной стороной моего положения призрачного мальчика было то, что люди нечаянно показывали мне свои тайные, непубличные стороны. Я слышал, как они, идя по комнате, испускают газы громче пистолетного выстрела или глядятся в зеркало так часто, будто надеются увидеть в нем более красивую версию самих себя, возникшую по волшебству. Я видел, как ковыряются в носу и съедают то, что из него вытащат, или поправляют липнущее белье, а потом чешут промежность. Слышал, как ругаются и бормочут себе под нос, бродя по комнате. Я наблюдал, как разворачиваются ссоры и как подменяют факты ложью, чтобы попытаться выиграть состязание.

Люди раскрывались и другими способами: в прикосновении, которое было мягким и заботливым – или грубым и безразличным; в шарканье ног, выдававшем усталость, когда они входили в комнату. Если человек был нетерпелив, он вздыхал, умывая или кормя меня; если он был раздражен, то стягивал с меня одежду грубее обычного. Радость выстреливала из них подобно небольшому электрическому разряду, а тревожность выражалась в тысяче выразительных знаков: от изгрызенных ногтей до волос, которые снова и снова заправляли за уши, пытаясь сдержать озабоченность.

Однако труднее всего было скрывать печаль, потому что у скорби есть свои способы просачиваться наружу, как бы тщательно человек ни старался ее прятать. Нужно лишь присмотреться – и увидишь, но большинство людей не присматриваются, и потому-то столь многие остро ощущают свое одиночество. Думаю, именно из-за него некоторые и разговаривали со мной: разговаривать с другим живым существом – сколь угодно неодушевленным – было лучше, чем не разговаривать ни с кем.