И в эти минуты здесь, на площадке у станции метро, у фонаря, к которому я прислонился. — в эти минуты возникает предо мной грозная, дикая Страна Дремучих Трав: возникает могучий, то нарастающий, то затихающий, но бесконечный, беспрерывный шум трав, колеблемых ветром. А Думчев? Он был один! Один среди живых машин, слепых и многоглазых, уродливых и ядовитых! Каждый шаг грозил гибелью! Но он человек, я его гордый разум победил.
Но пора домой. Уже поздно.
Вот и Волхонка. Недвижно лежит на асфальте узорная тень решетки большого двора института Академии наук. На небе полная луна. И при этой луне белые колонны Музея искусств стали такими, точно кто-то подсинил их белизну. Стеклянная, прозрачная крыша музея чернеет. А цветы табака на дорожке к главному входу стали ночью вдруг резко-белыми, раскрылись.
Тихо и лунно на Волхонке. Легкий ветерок приносит волны запаха табака. Легла, и протянулась по асфальту тротуара тень одинокой липы. Чуть дрожит листва. И в ночной светотени так легки, зыбки, так шатки и едва-едва изменчивы тени этой листвы, что останавливаешься, как же ступить ногой на этот чуть-чуть дремлющий узор!
Все тихо. Плывет ночь над Москвой…
Вот а дверь моей квартиры. В. почтовом ящике письмо. А вот и газета… одна… другая…
Потом звонок по телефону, совсем ненужный. Еще звонок — тот, который давно ждешь!
Но кто это тихо скребет стекло открытого окна? Это, видно, соседский кот; он весь черный, с крошечным белым «галстуком». У соседей окна закрыты. И он осторожно по карнизу пробрался ко мне: Рама открытого окна мешает ему войти ко мне. Я ему помогаю:
— Входите, гость, входите! Небо уже потемнело, и будет дождь — вы можете промочить лапки. Входите, гость!
Кот устраивается спокойно и неторопливо на столе около стакана с васильками.
«Вы, васильки, были днем синие, а стали теперь, при лампе, совсем лиловыми. О, вы уже совсем поседели! Не все! Не все! Только те, что отцветают. Вот я вас отодвину, а то кот так развалился, что столкнет со стола стакан».
Я все смотрю на эти седые васильки и беспокойное, тоскливое чувство овладевает мной: «Что скажет завтра физик о вечности красок? Что напишу я Думчеву?»
А в открытое окно потянуло с Москвы-реки свежестью. На дворе совсем темно. Небо в тучах, и стучит по подоконнику мелкий дождик.
Скоро осень.
Нечаянная радость
…Из наблюдений устанавливать теорию, через теорию исправлять наблюдение.
В очень поздний час я шел домой от физика Калганова. Как тихи эти старинные переулки Москвы! Как мирно горят лампочки у ворот, освещая из-под жестяного козырька номер дома и спокойный полукруг букв — название переулка!
Люди давно спят. Окна домов и домиков темны.
Как часто в этих переулках в такой глухой час у меня становилось смутно на душе от черных, пустых окон! Но сейчас мне кажется, что эти окна радостно я приветливо встречают меня скользящим отсветом фонарей по своим черным стеклам. Радостную весть несу я с собой для Думчева.
Калганов с кем-то говорил по телефону, когда я вошел в его кабинет. На минуту он прервал разговор, поздоровался со мной и сказал:
— Мой разговор по телефону как раз касается вас. Слушайте!
И Калганов снова продолжал с кем-то говорить:
— Что? Нет! Нет! Это не дневной свет. Не лампы дневного света, которые освещают подземный вестибюль метро на улице Кирова. Здесь краски… Что? Вы слышали? Даже видели, как стена и платье светятся красками в темноте… Но это вовсе не то. Стена, стул, платье стали испускать свет, потому что к их окраске подмешали соли кадмия и цинка и облучили ультрафиолетовыми лучами. Это люминесценция. А я говорю совсем о другом… Как меня понять?.. А вот как.
Гонялись ли вы когда-нибудь за бабочками? Пускали вы мыльные пузыри? Так вспомните очаровательное и закономерное чередование цветов в мыльном пузыре. Но пленка мыльного пузыря мгновенно лопается. А чешуйки бабочки?.. К ним лучше и не притрагивайся, так они хрупки! Но представьте себе сверхпрочную пленку мыльного пузыря или сверхпрочные чешуйки на крыльях бабочки. Но только сверхпрочные. Такой сверхпрочный прозрачный состав я пытаюсь получить из особой пластмассы… Что? Думаете, не добьюсь?.. Все это лопнет, как мыльный пузырь на соломинке у ребенка? — Калганов раскатисто рассмеялся. — Вы забыли? Я физик. Верю только в эксперимент. Найду. Испытаю. Проверю. Найду! Вам покажу. Что? Ведь и конструктор самолета не снабжает свой аппарат перьями птиц, за полетом которых человек так мечтательно когда-то следил. О, дошло! Вы спрашиваете, для чего все это? Это совсем новый, совсем необычный материал для облицовки зданий. Что?.. Мечта?.. Попытаюсь, чтоб мечта стала былью!
Калганов попрощался с кем-то по телефону и обратился ко мне: