В стране контрастов

ыехав на Сыр-Дарью, я, как испуганный зверь, боялся отъезжать от воды. Жажда казалась мне хуже самой смерти. Да, впрочем, теперь уже мне и не Для чего было отъезжать от реки. Я знал, что родина моя была никак не около песчаной степи, потому что зеленых гор тут и помину быть не может. Мучительное путешествие по пустыне не осталось без следа на моих конях. И Бегун и Ворон потеряли бодрость, и, доехав до укрепления Чиназ, пониже Ташкента, я решился пожить там, поотдохнуть и поговорить с солдатами. Сняв, с себя киргизский халат и облачившись в европейское одеяние, направился я в офицерское собрание, или офицерский клуб.

В маленьком туркестанском городке новое лицо, хотя бы и с азиатским лицом, всегда радушно встречается. Жителям таких городков так скучно, что они рады всякому развлечению. Когда я начал рассказ свой о том, как был воспитан, кругом меня образовалась целая толпа.

— Что же вам хочется, собственно, знать? — спросил у меня один толстый добродушный капитан.

— Мне хотелось бы собрать сведения относительно лагеря, в котором была вечером устроена иллюминация, — отвечал я.

— Ну, вот мы тут все собрались офицеры, а из нас только я один бывал при туркестанской войне, — заметил полковник, — но иллюминации не помню.

Разговор этот никак не мог удовлетворить меня, но все равно в Чиназе мне предстояло пробыть недели две, чтобы поправить своих коней.

На следующий день я с утра пошел с визитом ко всем офицерам и часам к четырем очутился у казарм. Около дверей на земле сидела кучка солдат в белых чистых рубашках, так как день был праздничный, и, поедая чудную сочную дыню с хлебом, весело хохотала, слушая рассказы одного из солдат.

— Ну, что он врет, слыхано ли дело, чтобы пес мог в карты играть, — недовольным тоном заметил один из слушателей.

— А не вру. Поди-ка, спроси капитанского денщика, он тебе и расскажет, что в Питере такую собаку показывали, которая в карты играла, и самого нашего капитана обыграла, — важно продолжал рассказчик.

— А я, Савельич, так думаю, — проговорил совсем молоденький солдатик, — что нашу Мухтарку можно выучить чему угодно.

— Чего стал? Учи писать! — заметил кто-то.

— Как учить-то, если он и сам не умеет.

— Ну, полно, ребята, слушайте дальше.

Я подошел и громко сказал:

— Хлеб да соль, служивые, хорошего аппетита.

— Арбуз да дыня! — в виде указания возразили мне.

— И то правда, — сказал я. — Ну, здравствуйте!

— Здравствуйте.

При моем первом же слове, все солдаты оглянулись на меня.

— Позвольте сесть.

— Садитесь, барин.

Я сел.

— Вот так и так, — начал я, — пришел я у вас спросить, господа, не слыхали ли вы об одной осаде или взятии города, после которой солдаты устроили в лагерях иллюминацию?

— Да надо думать, что после осады всегда в городе иллюминация, потому что дома горят, — отвечал один из солдат.

— Нет, иллюминация такая, что свечки зажжены. Не слыхали ли?

— Нет, не слыхали, — отвечали солдата два, три.

И тут надежда пропала. Мы заговорили о другом, и я было уже встал, чтобы уйти, как главный рассказчик подумал немного, да и говорит:

— А вот знаете, сударь, у нас тут был солдатик, так он что-то такое о свечках рассказывал.

— А где же этот солдатик?

— Это Дмитрич-то?

— Ну, да, солдатик.

— А он на побывку ушел.

— Куда?

— Он — сибиряк. Только скоро будет.

Я пошел в канцелярию и узнал, что солдат Дмитрич через три недели должен быть.

С этого момента неизвестный мне Дмитрич стал для меня центром, вокруг которого вертелись все мои мысли.

— Чем бы мне пока заняться? — высказал я однажды одному офицеру, с которым познакомился ближе, чем с другими.

— Да вы, может быть, охотник, так я вас познакомлю, тут у нас есть один поручик, страстный такой охотник, что он или на охоте или на гауптвахте, — сказал офицер.

— Как так?

— А так, что за охотой он забывает службу и попадает на гауптвахту.

Мы пошли к Наумову, офицеру-охотнику.

В небольшой, плохо прибранной комнате сидел за столом невзрачный господин, маленького роста и худенький и чистил ружье.

— Очень рад, — сказал он, — извините, что в таком костюме.

Костюм его был еще ночной.

— Так вы охотник? — продолжал он.

— Я только желаю быть охотником.

— И то хлеб…

— Птиц случалось мне по дороге стрелять много… На кабанов… охотился. А у вас какая тут охота? — в свою очередь, спросил я.

— Фазанов много… есть и тигры… Вот и вчера… Ну, да что толковать, слава Богу, что живы… Сегодня меня зовут в аул… тигр там.

— Вот это хорошо! — воскликнул я.

— Нет, позвольте, вы осторожнее говорите об этом. Вы еще юноша и не знаете, что с человеком может сделать испуг.

— Не знаю. Я никогда очень не трусил.

— Это правда, что лицо у вас решительное, — сказал Наумов, пристально вглядываясь в меня.

Я немного сконфузился.

— Хотите, я вам расскажу, что было со мной вчера? Или, лучше сказать, третьего дня?

— Расскажите.