В стране моего детства

Помню, когда я поехала в университет, мама дала мне папину белую рубашку, косоворотку, которая была сшита ему еще в молодости, но оказалась мала. Эта белая рубашка и черная полудлинная юбка составили прекрасный, как теперь сказали бы, «ансамбль», и я была счастлива. Достаточно было мне перед походом в театр выстирать эту рубашку (будучи из репса она хорошо стиралась), выгладить, как я чувствовала себя в ней преотлично. В самом деле, сочетание молодости, свежести, чистоты, румяных щек и счастливой улыбки стоили, пожалуй, самого дорогого платья. В театр мы бегали по студенческим абонементам, сидели веселой стайкой на галерке. Не смущало нас то, что сцена с нее казалась маленькой и не всегда можно было понять, о чем поют артисты, размахивая руками, зато, много лет спустя, мы с гордостью могли сказать, что слышали самого Козловского, который начинал петь в Пермском оперном театре.

После окончания учительской семинарии отец был назначен учителем в село Острожку, в школу, где учительствовала мама после окончания Пермского епархиального училища. Через год они поженились.

Отец был веселым энергичным человеком, хорошим организатором. Он как-то легко сходился с людьми и скоро стал душой учительских съездов, конференций. Этому способствовало то, что, став инспектором народных училищ, он хорошо знал нужды земской школы, знал, чем жило и дышало учительство. Он хорошо, свободно говорил с трибуны, печатался в губернской газете, словом, был «прогрессивным деятелем», как выразился позднее его биограф.

Скромная, милая мама всегда была в тени кипучей деятельности отца. И в глубине души страдала от этого. Особенно «лишней» она чувствовала себя на ежегодных учительских съездах, когда в перерывах видела отца в окружении молодых оживленных учительниц, старающихся привлечь к себе его внимание. А он, продираясь через их толпу, счастливый и тоже оживленный, отшучивался. Ловила на себе косые взгляды женщин, которые, казалось, говорили: «И что он нашел в ней хорошего? Разве что румянец, который не сотрешь платочком. Да, может быть, глаза серые с грустинкой? и волосы как будто ничего, темные волнистые, только почему она стрижется, как курсистка?».

Зато как горда была мама, слушая горячую, взволнованную речь мужа с трибуны! Горда и счастлива, что он, на которого устремлены взоры всего зала, к словам которого прислушиваются, выбрал именно ее. Вот и сейчас он на нее не смотрит, она сидит в стороне, но она ему мысленно прикажет: «Посмотри на меня!». И он, действительно, отыскивал ее взглядом среди сидящих в зале, и, продолжая говорить, на мгновение задерживал свой взгляд на ней.

Уже став взрослой и пытаясь проанализировать взаимоотношения мамы и отца, я не могла припомнить ни одного случая ссоры между ними. Может быть, ссоры эти были без нас, детей? Но нет, мне даже и это трудно представить. Мама – олицетворение женственности, мягкая, деликатная не позволяла себе ни одного резкого или осуждающего слова в адрес отца. Ее безграничное уважение к мужу передавалось и нам. Нам и в голову не приходило когда-нибудь покритиковать отца. Его слово было для нас – закон.

Если отец бывал нездоров или почему-либо не в духе, мама говорила вполголоса, стараясь двигаться по комнатам бесшумно. Это передавалось и нам, мы тоже умеряли свои голоса, а о возне и беготне по дому, разумеется, не могло быть и речи. Но, когда отец «приходил в себя», дом сразу оживал, наполнялся шумом, смехом. Отец возобновлял с нами занятия пением, лепкой, рисованием, затевал шумную возню с малышами. Только мама мне почему-то запомнилась в такие минуты притихшая, отрешенная, точно не сразу отпускало ее то напряжение, которое владело ею в последние дни.

Думаю, что все-таки размолвки между ними были, но размолвки глубокого интимного свойства. И если отец после примирения сразу «оживал» и кипучая его натура искала выход, хотя бы в той же возне с ребятишками, то мама «оттаивала» не сразу.

Взрослые, думая, что интимная жизнь родителей проходит мимо детей, нередко заблуждаются. Помню по себе, как я ревниво следила, какими взглядами обмениваются родители. Что в них, в этих взглядах? Любовь? Нежность? Недовольство? Осуждение? и глубоко страдала, если ловила нахмуренный взгляд отца, обращенный к маме. Но это бывало редко. Отец глубоко уважал и любил мать. Если он в нашем присутствии никогда не позволял себе обнять или поцеловать ее, это совсем не значило, что она не дорога ему. Всем своим бережным и внимательным отношением к маме он и нам давал понять, как следует относиться к ней.

Помню такой забавный случай. Мама получила новогоднюю поздравительную открытку с изображением сцены объяснения Евгения Онегина и Татьяны. Я тогда еще не читала романа «Евгений Онегин» и слова: «Вы ко мне писали,/ Не отпирайтесь…» отнесла к маме. Но знает ли папа, что она писала кому-то? и как к этому отнесется отец, когда узнает? Чтобы уберечь отца от горя, я спрятала открытку до того, как он успел прочитать ее, и она долго валялась в моих тайниках.