В стране моего детства

Няня (тетка Маша) со своим Семеном редко навещали стариков-родителей, но если приезжали из далекого села Бердышева, то в доме обязательно собирались и другие родичи. Приходила Анна со своим богатырем мужем Яковом, Лена с Иваном Петровичем, который забивался в угол и все больше молчал да кашлял. По случаю гостей затевались пельмени. Еще утром павловская бабушка, сходив на базар, покупала мясо от толстого края, так как считалось, что именно эта часть туши больше всего годится для пельменей, которые должны быть нежные, сочные. Затем несколько часов кряду дед рубил мясо в корыте (мясорубка, которая не столько рубила, как давила мясо, категорически отвергалась в изготовлении пельменей). Когда мясо достаточно, по мнению деда, было урублено, он добавлял лук, снова рубил, а затем разводил его постепенно порциями воды. Мясо от этого становилось пышным, сочным. А бабушка тем временем замешивала тесто для сочней, строго соблюдая правило: в холодной кипяченой воде должно было быть разбито нужное количество яиц, добавлена соль, мука. Тесто не должно было быть круто замешанным, но и не быть жидким. После того, как мясо и тесто были готовы, женщины садились дружно лепить пельмени. Мужчины к этому делу не допускались, считалось, что это чисто женская работа. Мужчины уходили в боковушку и начинали вести разговоры о погоде, о видах на урожай, о том, что будет с народом, если, по слухам, завод прикроют. Женщины же заводили разговор о своих женских делах, о ребятишках, о том, на что их больше «тянуло», когда они были в тягости.

– А я, бывало, до смерти хотела луку зеленого, – вспоминала павловская бабушка, – пойду в огород, нащиплю пера, раздеру его вдоль, насыплю в него соли, сверну гармошкой и ем.

Няню тянуло, по ее словам, на капусту соленую:

– Пила и пила бы капустный рассол.

– А я, как Пашу носила, все бы пельмени одни ела, – вставляла свое слово Лена.

Вспоминали соседку Агнию. Бабушка рассказывала:

– Зашла я как-то к ней за ведром малированным, а она сидит рекой разливается. Что, говорю, девка, плачешь? А она: «Ой, бабушка, горе-то у меня какое! Девчонка-то у меня ненормальная! Иди, погляди». Открыла она мне дверь в спальню, а там клетка на полу стоит, «манеж» по нынешнему называется, а в клетке-то дитя мечется туда-сюда, из угла в угол, на мать и не глядит, будто не видит, изо рта слюнка течет. «Вот так день-деньской» – говорит Агния. «Есть захочет – замычит, покормишь – замолчит». Ну, а доктор, что сказывает? «А что доктор, пить, говорит, не надо было. А я, веришь, Симоновна, без четушки дня не могла прожить. Придет Иван с работы, не принесет четушку, я в слезы. А он шапку в охапку, да и бежит в магазин». Не дело это, девки, когда баба пьет, особливо, когда в тягости. Мне так на дух ее не надо было проклятущую. Зато тятенька не отказывался.

– Да он и сейчас мимо рта не пронесет, – смеясь, вставляла тетка Анна.

Озорная, она, чтобы развеселить сестер, переводила разговор на новые рельсы.

– Ну, девки, рассказывайте, как с мужьями живете, любитесь! Я со своим Яшей пока не натешусь, не усну… Ты, что, Анюта, покраснела? Да она ведь у нас монашка!

Мама не любила таких разговоров, ей казалось бесстыдным говорить так открыто о сокровенном.

– Зато Васенька у нее не монах! – Анна намекала на уже заметную беременность мамы.

– Да будет вам, девки, – вступилась за маму бабушка, – известно дело: бабенка не без ребенка. И то сказать, баба, что мешок, что положишь, то и несет.

Оставив маму в покое, Анна принималась за младшую сестру:

– А ты, Ленка, что чахнешь со своим чахоточным? Какая радость-то от него? Поди, он ни на что уж неспособен? Завлекла бы кого-нибудь! Что красоте-то твоей да молодости зря пропадать!

– Ох, Нюрка, мелешь ты чего не надо, – осуждающе говорила бабушка, – не все мели, что помнишь, через край нальешь, через край и пойдет. А ты, Ленка, меньше слушай. Жили люди до нас, будут жить и после нас. Была под венцом – и дело с концом. Эта пословица про Ивана Петровича. Даден он тебе в мужья, вот и блюди себя. Как сложено, так и течет, надсаженный конь, надломленный лук, а все верный друг.

Под разговоры да хохоток дело спорилось, скоро уже две доски, каждая чуть не по метру длиной, были заполнены рядами аккуратно слепленных пельмешек, теснившихся один к одному.

– Ну-ка, девки, посчитайте, чай, хватит уже! Но «девки» решают, что еще мало и, пока корытце не покажет дно, продолжают лепить.

– Эх, остатки сладки! – няня выскребала остатки мяса с врубившимися в дно корытца жилками и толсто намазывала их на хлеб.

– Нина, хочешь попробовать? – она протягивала мне бутерброд, но предостерегающий жест мамы останавливал мою руку. Мама очень боялась глистов и убеждена была, может быть, не без основания, что глисты бывали от сырого мяса. Но тетки не верили этому, они тоже скребли ложками по дну корытца, тоже делали бутерброды, густо перча перцем, и уплетали так, что мне становилось завидно.