В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4

– Слыш-шу… – просипела я и закашлялась, потому что в горле жгло и саднило, очень знакомое чувство, пережитое уже не раз в детстве.

– Как ты чувствуешь? – спросил Валера, продолжая улыбаться.

– Плохо, как… что ты… спрашиваешь… – разозлилась я, вот что улыбается?

Было холодно, я обнажена, представляю, как я хороша перед ним, лежу распластанная, на грудине нашлёпка, небось, и груди наружу, рёбра тощие… Стыдоба-позорище… Я хотела немедленно прикрыться, но не удалось, оказалось, руки привязаны, меня накрыла волна паники, и я забилась в отчаянии.

– О, Господи… что это… что это?! – со слезами буквально просипела я, крик вышел таким…

– Тише ты, – рассмеялся Валера. – Тише, не рвись, сейчас отстегну. Реанимация, всех фиксируют, чего испугалась-то…

– О, Боже мой… Боже мой… – я чувствовала, как тяжко и с каким-то странным грохотом заколотилось сердце, поспешила прижать руки к груди, на одной манжета от тонометра, а груди и правда были обнажённые, я закрылась, как могла. И набросилась на Валеру: – Что ты… смеёшься-то?

Но он теперь уже и, правда, засмеялся, очень тихо, потому что мы были за ширмой, а с той стороны что-то тоже пикало, наверное, там ещё один пациент.

– Да я не смеюсь, Танюшка, я радуюсь, – сказал Валера, продолжая весь искриться. – Как дышится?

– Плохо, Валер, потому что ты здесь… Я хочу сесть. Можно?

– Садись, – кивнул он, продолжая улыбаться. – Давай помогу.

– Да ладно… – я оттолкнула его руки, поднимаясь, голова правда закружилась, но в целом всё равно лучше, чем лежать перед ним. – Не трогай ты, Господи… лишь бы лапать.

Он прыснул, становясь ещё веселее.

– Что ты всё смеёшься, Господи? Обхохотался… – разозлилась я.

– Потом скажу.

– Ну, я представляю… – я потрогала голову, волосы сбились, я пригладила одной рукой как могла. – Почему я голая-то?

– Тань, ты ерунду-то хоть не спрашивай, – улыбнулся он, и протянул руку к моей голове, помогая пригладить волосы.

– А… меня когда в палату переведут? – спросила я, снова отодвигая его руки. – И вообще, одеться бы…

– Всё будет, не переживай. И в палату, и одеться.

– Лётчик, принеси какую-нибудь одежду, а? Хоть страшную, хоть какую… не могу я так, совсем… как труп в морге, невозможно… – я посмотрела на него, мне страшно подумать, как я выгляжу. Я вижу, какие тощие руки, торчат локти, запястья, всё какое-то синее, я стала ещё худее, чем была до операции, и лохматая, и совершенно обнажённая при этом, это уже даже не цыплёнок из советского гастронома…

Валера как-то болезненно поморщился:

– Ты не говори так… не понимаешь, – сказал он.

– Всё я понимаю, подумаешь, – фыркнула я, куда там, тоскующий влюбленный, осточертело притворство и хитрые ходы, рассчитанные на доверчивую дурочку Таню Олейник. – Пожалуйста, принеси, хоть что-нибудь одеться… и, Лётчик, почему так болит живот?

Он посмотрел мне в глаза и тут же отвёл взгляд, бледнея.

Это показалось мне странным, и вообще была какая-то странная мокрота у меня между ног, я заглянула под простыню, которой я была укрыта, месячные начались… странно, живот у меня прежде от этого не болел. Во только месячных сейчас мне, беспортошной, и не хватает.

– Лётчик… – смущаясь, я съехала пониже, сжимая бёдра. – Слушай… я не знаю, я просто… а тут…

– Ладно, я понял, не заикайся, сейчас я придумаю что-нибудь, – сказал он, оборачиваясь по сторонам. – Обход проведут и переведут тебя в палату, потерпи. А одежду я тоже принесу.

В груди всё как-то шумно лязгало, Лётчик хотел было отойти, но я взяла его за руку.

– Слушай… а оно должно так греметь? – негромко спросила я.

Он улыбнулся, оборачиваясь, пожал мне пальцы.

– Ты привыкнешь.

Я закрылась страшной простынёй до подбородка и думала, будут ли меня ругать за то, что я изгваздала им всё бельё кровью, с другой стороны, я ведь не нарочно…

Через пару минут ко мне подошла медсестра и, наклонившись, вполголоса спросила:

– Месячные у вас, да?

Я кивнула. Тогда она дала мне тампон тихонечко.

– Помочь вам? – участливо спросила она.

– Ох, нет, спасибо, – улыбнулась я.

Они все меня беспомощной инвалидкой считают теперь? Только этого мне и не хватало. Я это ненавижу, ненавидела это с самого детства, сколько себя помню и всегда боролась с миром за то, чтобы быть как все, и не жалкой и зависимой…

Но медсестра, что помогла мне, помогла и одеться в халат, и даже тапочки раздобыла, проводила до туалета.

– Голова не кружится? Может, мне рядом постоять?

Голова, конечно, кружилась, но не до такой степени, чтобы журчать в чьём-либо присутствии. В зеркале в туалете, спасибо, что оно было, я увидела себя… зрелище не для слабонервных, что называется, такой худой и даже какой-то синей от худобы я ещё никогда не была, волосы всклокоченные, и кажутся какими-то голубыми от грязи, вероятно, у шеи кости, и ещё каких-то жутких тёмно-красных пятен хватает. Словом, «красоты» хоть ковшом откладывай. Я умылась, и кое-как уложила волосы, пригладила водой и завязала бинтом, который сняла с руки, где мне прикрыли катетер. Так вид хоть немного стал лучше. Я запахнула поплотнее халат на себе и вернулась к своей ширме.