В стране «Тысячи и одной ночи»

Доктор Мехди умел обрывать рассказ на самом интересном месте. Он знал, что я проглочу наживку и в следующую пятницу приду снова. Всю неделю я только и думал, что о его словах. В них чувствовалась поэзия, они притягивали. В тот день я шел по улочкам быстрым шагом – мне не терпелось попасть в кофейню. Кивая завсегдатаям, я сел за свой столик; официант с увечными руками поставил передо мной пепельницу и чашку черного кофе.

Спустя примерно час вошел доктор. Он выглядел задумчивым, будто что-то прикидывал в уме.

– Вы ведь размышляли над моими словами, правда?

– Они у меня из головы не шли, – признался я. – Прямо мозги набекрень.

Доктор ненадолго замолчал, потом продолжил:

– Берберы считают, что каждый рождается со своей притчей в сердце. Она-то его и бережет. – Доктор Мехди скинул капюшон джеллабы и отпил из чашки. – Человек может заниматься чем угодно, главное, чтобы он при этом не переставал во всем искать свою притчу.

– Но как узнать, что вот она, эта самая притча?

Доктор улыбнулся.

– Вы ведь никогда не видели свои легкие, правда? – с этими словами доктор приложил руку к груди. – Но уверен, вы не станете отрицать: они там, внутри.

Вошел Хаким, друг доктора, и тот замолчал. Пока они обменивались приветствиями, я размышлял над тем, что он хотел сказать. На первый взгляд, бред да и только. Но чем больше я думал, тем яснее ощущал: еще чуть-чуть, и все встанет на свои места. И в то же время меня не оставляло чувство: мне несказанно повезло, ведь я услышал великую тайну берберов. Мне как будто преподнесли ее на блюдечке, не пришлось даже усилий прилагать.

– Некоторые сразу находят свою притчу, – продолжил доктор, когда Хаким уселся за столик. – Другие ищут всю жизнь, но так и не находят.

– Но вот как вы определите, что нашли ее? Ну, свою притчу.

– Все дело в восприятии.

Тут вошел еще один завсегдатай пятничных посиделок: поздоровавшись с нами, Хафад присел за столик. Хафада, человека по натуре вспыльчивого, отличал огромный рост. Его страстью были часовые механизмы. Все мы были рады его обществу, только главное – не говорить при нем о берберах: Хафад их презирал и не упускал случая об этом заявить. В его присутствии мы старались берберов вообще не упоминать. Наконец, когда Хафад ушел, я подступился к доктору с просьбой продолжить рассказ.

– Как я уже сказал, надо искать. Когда же находишь, испытываешь что-то вроде просветления. Сразу понимаешь – это твое. Жизнь обретает смысл.

– Но в мире столько притч, разве возможно найти ту, что предназначена именно тебе?

– Удивительно то, – сказал доктор, – что стоит начать поиски, как притча сама тебя находит, ты чувствуешь ее интуитивно.

– А вы уже нашли свою притчу? – спросил я.

Доктор опустил взгляд. Казалось, он покраснел.

– Да, мне тогда было лет десять, – чуть слышно прошептал он.

– Расскажете?

Доктор поковырял пальцем в ухе.

– Однажды трое дервишей решили подкрепиться, – размеренно начал он. – Погода стояла хорошая, и они выбрали местечко в тени на берегу ручья. Только дервиши расстелили скатерть и решили на случай ветра придавить ее по углам камнями, как к ним подошел бродячий пес. Пес обнюхал скатерть. Один дервиш сказал: «Может, сказать псу, что нам нечем поделиться?» «Не стоит, – ответил другой дервиш, – действие обладает большей силой, нежели слово». И они продолжили раскладывать камни по углам. Собака вдруг завыла и убежала. Третий дервиш, изучивший язык зверей, объяснил: «Собака сказала: «Если у этих людей на обед одни камни, рассчитывать не на что».

Вскоре мне снова пришлось побывать в Марракеше. Жара стояла невыносимая. Не было видно ни одного туриста, а торговцев в медине раздражал любой пустяк. Отсутствие покупателей лишь усугубляло их плохое настроение. Я воспользовался этим, купив задешево большое зеркало в раме с гравировкой серебристыми восьмиугольниками по краю. Водрузив покупку на голову и тем самым укрывшись от солнца, я отправился на поиски сказителей.

Площадь Джемма аль-Фна пустовала. Даже у музыкантов-гнауа не было сил петь в такую жару, и они растянулись в тени. Их синие рубахи потемнели от пота. Странствующие зубодеры куда-то подевались, прихватив свои жестянки с зубами, не было и знахарей с хамелеонами и хомячками. Даже продавцы воды в широкополых шляпах попрятались. С обернутым в бумагу зеркалом на голове я прошел к центру площади.

Сказителей не было и в помине.

Я повернул обратно к медине – выпить чего-нибудь освежающего, и тут заметил старого осла. Он стоял возле постоялого двора – такие тут называют «фундук» – когда-то давно в них останавливались на ночлег торговцы. Осел привлек меня белым пятном на крестце – точь-в-точь тот самый осел, которого погонщик взвалил на плечи, собрав вокруг себя толпу. Я зашел и спросил, чей это осел. Мне указали на лестницу:

– Посмотрите наверху.

Сняв зеркало и прислонив его к стене, я стал карабкаться по ступенькам, пока не оказался на балконе – среди черствых корок хлеба и всякого мусора.

Я снова спросил об осле.