В стране у Карибского моря

Я скоро нашел вьючного мула для своего небольшого багажа. Однако завербовать аррьеро, погонщика, было уже трудней. Гондурасец, как бы он ни был беден и как бы ни нуждался в заработке, неохотно пускается в странствия по незнакомому маршруту. На хоженых путях у него повсюду знакомые, он знает, где будет ночевать, знает расстояния и ожидающие его трудности. А тут — неизвестно куда, да еще один на один с чужеземцем, не обнаруживающем к тому же привычной и милой его сердцу веселой общительности! В конце концов мне все же удалось нанять погонщика — по крайней мере на первый отрезок пути до Хутикальпы. Его звали Альбино. Это был дряхлый, немощный старик, зато добрейшая душа и образец нетребовательности — до первого трактира. Альбино был беззуб, и понимать его было нелегко. Впрочем, гондурасское наречие испанского языка уже само по себе представляет некоторые трудности для понимания, ибо в нем некоторые согласные, например «с», перед другими согласными проглатываются, так что «mismo» (сам) произносится «mi’mo», «espina» (колючка) — «e’pina» и так далее. Но, кроме того, Альбино был еще и образцом, мягко выражаясь, нечистоплотности. Он поминутно плевался с невероятным шумом и был всегда чем-то вымазан. Его правая нога, неописуемо грязная, была завязана какой-то тряпкой. За все наше путешествие он ни разу не выкупался, разве только в тех случаях, когда нам приходилось перебредать реки глубиной по грудь или по плечи. Когда он пришел ко мне «представляться», от него густо разило сивухой. Весь задаток, который он ухитрился-таки у меня выудить, был употреблен в том же духе. И если, несмотря на все это, я все же нанял его, то, во-первых, потому, что, кроме него, желающих не было, а главным образом потому, что он как никто другой знал горы, через которые я хотел пройти стороной от обычных дорог.

Здешние жители знают местность лишь в очень узком радиусе. Среди городского населения Данли немало таких, кто ни разу не бывал в столице, расположенной всего в восьмидесяти километрах, несмотря на сносное сообщение. А в Хутикальпе, центре соседнего округа, побывало от силы несколько десятков человек. Что уж тут говорить про горы, даже если они, можно сказать, со всех сторон склонились над головой? Ведь там и трудно, и опасно, и ничего ты с них не возьмешь… Лишь немногие люди беспокойного ума восстают против такого отношения к окружающему миру. И меня не удивляет, что именно из Данли, этого живописного горного гнезда, вышли некоторые известнейшие гондурасские писатели и писательницы, и здесь они написали свои весьма значительные романы.

Городские обыватели провожали нас косыми, насмешливыми, недобрыми взглядами, когда мы поздним дождливым утром отправились в путь. В горы? Да это какой-то ненормальный. А потом еще в Москитию? Да он совсем рехнулся! Что там делать человеку, в этих дальних, неведомых краях, откуда никогда не привозят ничего стоящего? Единственное, на что там можно рассчитывать, это верная смерть от руки «дикарей» — нарежут, и не пикнешь. До них и добраться-то не успеешь, как тебя уже начисто ограбят.

Не беспокойтесь, дорогой друг, этим предсказаниям я верю не больше, чем верил им во время моих прошлых путешествий в неизведанное. Так говорят о незнакомых местах те, кто там никогда не бывал и кто сам поступил бы так же. Любая даль становится близью, когда доберешься до нее, и «дикари», как правило, всегда оказывались достойнейшими людьми. Вот когда я вспоминаю о некоторых типах Данли, то действительно удивляюсь, как это я до сих пор не лишился того немногого, что имею, включая мою жизнь. Они явно не выносили, когда им пристально и спокойно смотрели в глаза. Все они прекрасно видели, что я, в отличие от них, не ношу на поясе огромного револьвера, но именно это, пожалуй, и пугало их больше всего: значит, у меня в кармане какое-то более грозное и быстродействующее оружие! Если бы они знали, что при мне нет ничего, кроме походного складного ножа! С такими субъектами я буду, вероятно, встречаться и впредь. Но волков бояться — в лес не ходить.

Едва мы вышли за город, меня совершенно покорил чудесный ландшафт. Это было настоящее первозданное высокогорье, с хребтами и уступами, башнями, пиками и срезанными вершинами, с крутыми ущельями, заполненными густолистной чащей тропического леса, из которых слышится рокот горных ручьев. А на склонах то могучие поросли сосен с примесью дуба и горной пальмы, то жалобно устремленные в небо обгорелые пни на пожогах. Как ни грустно на них смотреть, пожоги открывают путнику великолепные дали, которых не увидишь за густым лесом. Ибо здесь сосновые боры не так редки и прозрачны, как у нас, стволы и ветви деревьев густо покрыты эпифитами, главным образом ананасными (бромелиевыми), и орхидеями. А в еще более высоких горных районах кроны деревьев густо переплетены целыми занавесями из маленьких, напоминающих бороды бромелий (тилландсий). Развеваясь на ветру, эти зеленые бороды производят прямо-таки сказочное впечатление.